Сочная зелень, радующая глаз. А глаза, в свою очередь, меланхолично – серые, чуть грустные, задумчивые. Нотка романтичности, там, где – то глубоко под ребрами. Нет, совсем не в районе сердца, сердце у этого мужчины представляет собой лишь орган размером с кулак, служащий для функционирования всей системы, с помощью которой можно ходить, улыбаться, или хотя бы пытаться это сделать, и, самое главное, думать. Рийо никогда не понимал фразы "дела сердечные", для него они принимали совершенно другой оборот, являясь такими заболеваниями сердца, как аритмия, различные инсульты и инфаркты. Никакой романтики, что вы!
Но сейчас, в этом насквозь пропитанном любовью и влюбленностью воздухе Парижа, сердечная мышца неосознанно бьется медленнее, а дыхание становится тяжелым, гулким, с выдохом отдается в затылок. Безупречной чистоты небо, как вуаль слов, простирается до горизонта, и дальше, и дальше, необъятно, восхитительно прекрасно. Ни единого намека, сгустка белых, сизых облаков, лишь васильковое небо, да небольшой яркий диск высоко в зените, пышущий уничтожающим жаром.
Узкие улочки буквально созданы для того, чтобы знакомиться с обаятельнейшими француженками, маленькими юркими созданиями. Игривые кокетки в коротеньких, развевающихся платьях смотрят на вас, да так глубоко, что достигают самого омута ваших глаз, будто пытаются зацепить ту самую струну, после которой вы, о несчастные субъекты, помчитесь вслед прыткой mademoiselle, но той уже и след простыл – легко бежит она, будто и земли не касается, своими маленькими ножками, обутыми в крохотные лодочки и оставляет после себя флер цветочных духов вкупе с ощущением полнейшей недосказанности. Упустил, не схватил бабочку – француженку, и на душе образуется маленькая черная дыра, которую может заполнить лишь следующая, уже спешащая навстречу, широко раскрывшая свои карие глаза, шоколадница. Ганц, сухарь – сухарем, но заглядывался на подчеркнутые летом изгибы молодых тел, такие красивые, почти приторно – сладкие, но неуловимые, и от того еще более притягательные. А солнце щадило стройные ножки и кукольные лица, не позволяя им темнеть: это совсем не аристократично - загорать, а особенно для француженки.
Изредка поглядывая на своего спутника, мосье Хирано, Рийо замечал нечто схожее с его стороны чувство восторга, правда тот глядел во все стороны, тогда как Ри лишь хмуро улыбался собственным мыслям и тихо таял на солнце, разморенный, уже уставший от нескончаемых маленьких соблазнов, встречающихся тут и там.
Жарко. Безветренно. А впереди еще целый час до переговоров. Какие, к черту дела, тут, в Париже, в окружении лета, духоты, оголенных ножек и плечей? Абсурд, право!
Очередная кафешка на очередной улочке. Люди, машины, летняя веранда, все так рядом, все так тесно, что о личном пространстве можно забыть. Да и нужно ли оно?  О, Франция, страна нежностей, пылких романов, продолжительностью в лето, и, конечно же, неги. Нега, что походит на приторную пастилу, невозможно белую, упругую, свежую, молодую…
Кафе, ютящееся в углу невысокого дома (таких полно в центре), с символичным названием "Un Rayon De Soleil" встретило двух мужчин спасительной прохладой кондиционера, что сгоняла последнее тепло с широкой спины и сильных плеч того, кто был постарше. Рыжий же молчал, что только радовало Ганца и заставляло нет – нет, но начать уважать любовника своего зама. Конечно, причина забрать его из – под крыла Широ была не одна: немцу нужен был не только помощник, но и чувство победного ликования, кое принесло ему раздосадованное, перекошенное в гневе лицо тогда – еще – брюнета Адлера. Ах, как он, брызжа слюной, угрожал Рийо! Директор же, как бы он не уважал Руфа, был уверен, что вспышка гнева его любовника была никак не связана с ревностью, просто на плечи зама временно ложились все обязанности. Не только свои (свои он выполнял нечасто, все сваливалось на беднягу рыжего), но и директора. А на дворе лето! Настоящее издевательство, без применения грубой силы и изощренных маневров. Настоящая месть.
Кофе в такую жару не хотелось совершенно, потому мужчина заказал себе содовую со льдом, широкой рукой приглашая Руфуса к толстенному меню. Есть не хотелось, а после еды, как известно, мозг выключается, что Ганцу совершенно было противопоказано. Вскинув руку, он на секунду задержал свое внимание на циферблате часов на запястье, и пригубил прохладный напиток.
Спустя час он сосредоточенно вещал о недостатке мест для учеников, о методах расширения и исследованиях, предоставленных ему Рико. Диаграммы, таблицы, денежные средства, выражающиеся бесчисленными нулями, очкастые лица разных национальностей, старики в общей массе. Предоставляя отчеты собравшимся, Ганц то и дело бросал почти уничижительные взгляды на своего помощника, но тот, поджав губы, весь из себя серьезный, тупо пялится в окно, а в уголках его губ теплилась глупая улыбка.
Чертов Париж, чертово лето, чертовы пиджаки и мокрые, мятые рубашки, ужасно тесные галстуки и узкие туфли. Чертов рыжий, бестолковый, романтичный придурок.
И слава богам, что вчера давно закончилось и нет нужды изнывать в обворожительном городе: пять часов споров в режиме non – stop, и Хирано, успевший с утра насладиться видами Парижа с высоты Эйфелевой башни был сосредоточием деловитости и здравых мыслей. Что же на него нашло сегодня? И хотя по своей сути секретарь Ганцу нужен был лишь как сопровождающий (человек, что просто будет идти молча рядом, и не давать впасть в сумасшествие своему драгоценному директору после тирании четырехглазых стариков над собственным мозгом и иже с ними), но причина его сегодняшнего странного поведения (а если вдаваться в подробности, то это был туманный взгляд, полная отрешенность от происходящего, как бы ни пытался Ганц втянуть Хирано в работу) оставалось непонятным извращенно – логичному мозгу немца.
На исходе дня, когда между ними еще не было произнесено ни слова, они садятся в самолет. Молча, каждый думает о своем. Бизнес – класс, тонкокостные девчушки, все как на подбор. Но не француженки, и это прямо – таки удручает.
На мгновение мужчина представляет себя пилотом самолета, воинственным рыцарем, пиратом безумным, и с удивление понимает, что видит себя в каждом из этих образов… А как же хваленое хладнокровие, или же напротив, праведный гнев, обрушивающийся сокрушительным цунами на головы несчастных? Как же вихрь хитрых издевок, осторожных, расчетливых движений, системы взглядов, после которой мгновение, и жертва на крючке, еще не обреченная, но уже такая жалкая, невозможно жалкая… Нет, нет, то – не Рийо Ганц.
Сизые, полупрозрачные облака и чернота вокруг, душащим коконом сжимающая крохотную игрушку из стали, с пронзающими обшивку венами – проводами, и жидкостью – кровью – топливом. Маленькое суденышко с крыльями в бескрайнем воздушном океане тропосферы. Белое в полуночно – синем, это невыносимо похоже на корабль в бушующих волнах Атлантического океана. Виски? Что ж, можно немного, самую малость.
Приятная терпкость соскальзывает в рот, впитываясь, всасываясь, и уходя вниз, по пищеводу, в проголодавшийся желудок. В последние месяцы мужчина неплохо подсел на шедевры кулинарного искусства шеф – повара школы (о да, у школы был шеф - повар!), так что теперь ему приходилось все свободное время тратить на посещение спортзалов и ограничивать себя в еде. Негоже красавцу – мужчине, пускай ему уже 30 (какой ужас, думал он, будучи еще мальчишкой, что доживет когда – нибудь до такого возраста), обзаводиться очаровательным животом, свисающим с пояса брюк.
Перелет был непродолжительным, но после долгого, и, к счастью, плодотворного дня, невероятно хотелось спать. А в Лондоне уже ждали новые люди, неизвестные лица, наверняка старые, влиятельные мужи, которым нужно доказывать чистоту своих помыслов и пользу обществу. Но все - позже.
Не дав рыжему передохнуть (подумаешь, полтора часа на самолете, не сахарный), Рийо, учитывая разницу во времени и сверяясь с билетам, отдал ему один. Быстро проинформировав рыжего о том, как ему добраться до отеля в Пэйтоне (самолет же был лишь до Плимута), и передав ему деньги, Рё убрал свой билет во внутренний карман пиджака. У него было еще четыре часа. Мужчина даже не задумывался о том, знает ли Хирано местный язык или нет. Оставляя растерянного, и уже влюбленного в Лондон секретаря на съедение местным аборигенам, всучив ему вдобавок свой чемодан, (не огромное чудовище с колесиками, кои так любят женщины, собираясь даже на пару дней к маме в город по соседству, а всего – навсего чемодан со всем необходимым) он, поправляя галстук на ходу, придерживая небольшой кейс, выскользнул из здания аэропорта и умчался в вечерний, прохладный Лондон. Разноликий, разноцветный, он совершенно не походил на Париж. Лондон – город аристократов, город традиций, город – загадка, город серых дождей и утонченной архитектуры, город терпеливых, деловитых, тогда как Париж – романтичных, кротких и влюбленных.
Хотя кто знает? Бывают всякие исключения. И вскинутые, гордые англичанки способны задеть за живое, перевернуть ваши жизни, если вы им этого позволите.
Воздух Лондона был влажен, в нем сквозил неуловимый запах старости и твердых нравов, и это было по душе мужчине. За глаза называя Англию старухой – консерваторшей, он не считал себя человеком старых нравов. И хотя монархический строй напоминал ему о старых устоях, древности, средних веках, это было невероятно… романтично. Это вызывало стойкие ассоциации с готикой, пышногрудыми королевами в корсетах, мужчинах в париках и чумазых, но таких милых, детях. Мужчина не считал себя ни либералом, ни консерватором. Он с равной долей разделил себя на "новое" и "успешно прожитое старое" и, опираясь на свой опыт,  (демократию немец, на удивление, не признавал, считая, что людьми, особенно в большой их совокупности и концентрации проще управлять, чем стадом баранов, потому не стоит на них рассчитывать) создал свою систему, мини – иерархию. Внедряя ее в стены своей большой, но маленькой в соотношении всего мира, школы, он попытался оценить успех выбранного им решения. По сути неко и им подобные, неприспособленные к обществу полулюди, не готовы были встретиться с реальностью. Они представляли собой пушечное мясо там, за стенами Рейби, но даже находясь в ней, они не могли стать полноценными членами нового общества. Им приходилось принимать новые правила, отличные от внешнего мира. Кому – то это казалось унизительным - становиться слугой, но по своей сути даже ученики не имели никаких прав. За них думали те, у кого были мозги. А тех, у кого есть мозги, Рийо видел издалека.
Встреча Ганца и Саммерса Шона, мужчины с посеребренными висками, но невероятно цепким и жестоким взглядом серых глаз, выходила за рамки деловых разговоров. Шон хорошо общался с Ганцем - старшим и передавал Рийо вести с родного дома. Ри же невероятно мучили расспросы о младшем брате, но спрашивать у почти чужого человека столь волнующие его сущее вопросы он не решился. Мало ли что еще подумает этот невероятно умный старикан, когда Рё начнет расспрашивать его об Алексе. Тот мог просто не понять характера отношений этих двоих, хотя Рийо сам их не понимал, и старался как можно меньше думать о брате. И хотя время и расстояние размывали краски, чувства, ощущения, эмоции и воспоминания, Ганц с немыслимым трепетом вспоминал о младшем и боялся, и ждал, и хотел встречи.
На часах – полночь. А еще предстоит ехать в аэропорт, а там перелет, а там еще до Ривьеры добраться…
Распрощавшись с Саммерсом рукопожатием и оставив на столе деньги за подобие ужина (фигура, фигура, Ганц!), Рийо поймал такси и направился обратно в аэропорт. Время позволяло не спешить, и Ганц, на гладком английском с очаровательным акцентом попросил водителя немного покатать его по городу.
Последующие часы смешались – Ганц задремывал, его будили, он платил, шел, садился в машины, ехал, засыпал…
Мгла своей неоспоримой мощью подавляла всякий свет, будь то освещение аэропортов, фары машин, уличное освещение, подсветка достопримечательностей. Уютным коконом закрывая, защищая сновидения людей, она, будучи женщиной невероятно хитрой и чарующей, хранила в себе сотни мелких неприятностей, десятки опасностей, но сегодня ей было не до уставшего, изможденного и жутко голодного Рийо Ганца. Мягко подталкивая его к отелю, она скрылась за углом, облизываясь от удовольствия.
Мужчина забрал ключ от своего номера, ноги несли его сами по себе, сутки без сна, даже пускай нервного, с кошмарами, изнурили его. Проходя мимо номера Руфуса, директор хотел было постучаться и справиться о его делах, но посчитав, что уставший начальник, заявляющийся в его временную обитель в три часа ночи – сущее издевательство, дошел до двери своего номера, отпер ее и, закрыв ее изнутри, тут же поплелся в направлении постели.
Морфей, не церемонясь, накинул на Рийо свой тяжелый плащ, и, закрывая ему веки, вышел сквозь приоткрытое окно, уходя на свидание к жгучей брюнетке – Мгле. Ганц же мерно посапывал на огромном ложе, успев только скинуть с себя пиджак, галстук и тесные, припорошенные пылью Англии, туфли.

Отредактировано Riyo Ganz (17-12-2012 16:58:06)