Спесивая Вирра. Да-да, все они имеют имена )

Сны цвета жизни
Соавторство с хорошим другом в реале за одним ноутом писали, гг. Он же бета.
Фэндом: Ориджиналы
Персонажи: ничто
Рейтинг: PG-13

Он жил на Эллер-стрит и каждый вечер провожал взглядом поезда, которые уезжали в неведомое "туда" из унылого "отсюда". Рассматривал скучные узоры на стенах, ожидая, когда наконец кто-нибудь его позовет. Потеки, уродливое желтое пятно на потолке — ничего не изменилось с его последнего визита. Он желал многого, но, по сути, не имел ничего. Ни счастья, ни здоровья, ни даже самой малой толики везения, поэтому каждый день напоминал ему прижизненный Ад. Его абсолютно не волновало, куда он попадет после смерти, он даже был бы рад этому.
Звали его Ллойд. Не самое обычное имя, но как говорится, чем богаты... Только он был не рад. Впрочем, его никто не спрашивал, да и одноклассники (слава им!) все чаще подменяли его исконное имя чем-нибудь вроде "неудачник", "соплежуй" или "урод". С каждым днем он все больше убеждался, что само существование — вещь совершенно идиотская, да и кто придумал эту жизнь? Встретил бы — набил бы морду от всей души, не щадя рук. Может быть поэтому Ллойд постепенно научился подменять ненавистную жизнь пресмыкающегося совсем другой, полной сладких грез и личной вечностью. Но чем дольше были заходы, тем скорее проходила эйфория, тем быстрее он возвращался и тем сильнее протестовало изломанное реальностью тело. Тянулось, выгибалось, гнулось под тяжестью дряни, замешанной на собственных, потаенных неудачах... Но упорно не ломалось. Будто кто-то решил дотянуть свою новую куклу до последнего круга Ада, подпитывая ее лучами надежды на завтрашний день, а потом — бросить так же жестоко, как выросшие дети оставляют своих бывших друзей и соратников по играм на пыльных чердаках. Но "завтра" упорно не наступало, а Ллойда все сильнее засасывало в глубокий омут равнодушия и мирного самоуничтожения. 
У него были чудные светло-карие глаза, цвета его любимой когда-то ореховой пасты. Впрочем, сейчас он не испытывал ни привязанности, ни банального тепла к чему бы то ни было. Он не был должен ничего – и никому. Каждый день просто глотал скользкую холодную овсянку, заливая ее горячим чаем без молока вторым слоем, и уходил. Куда, зачем... Ллойд никогда ничего не рассказывал и ни перед кем не отчитывался. Просто не оценят — а ведь ему она была так нужна, эта оценка.
А потом они встретились.
"Ллойд, милый мой Ллойд..." — нежный шепот.
"Уходи" — утробный рык загнанного в угол зверя, отчаявшегося, но еще живого. А ведь дикая лиса, угодившая в капкан, способна отгрызть лапу, чтобы освободиться.
"Я помогу," — недоуменный взгляд, — "Ты прогонишь меня?.."
"Ублюдок" — плевок в лицо, почему-то отдающийся резким спазмом в желудке.
"Я подарю тебе счастье..." — улыбка. Оскал?..
"Я счастлив" — самоубеждение. Он понимает.
"Не настолько" — смешок во влажном полумраке очередного притона.
Вдох. Свист. Выдох. Хриплый кашель. Ему нельзя простывать. Ему можно умереть. Не сегодня.
"Ты не поможешь..." — безнадежность, — "Ненавижу. Ничего не бывает просто так. За что мне это? Ты знаешь?.."
"Глупый мальчишка," — брезгливо поморщился Кто-то, — "Я не собираюсь помогать просто так. Тем слаще будет победа... и тем горше поражение. Твое, милый друг..."
"О чем ты говоришь, урод?" — остервенело.
"Я прошу самую малость..."
"Что? Уходи. Мне никто не нужен"
"Всего лишь последний день твоей жизни" — мягкая полуулыбка.
"Ты думаешь, о чем говоришь?.."
"Ты жалок"
"Проваливай"
"Я сделаю тебя великим"
"Не нужно"
"Глупый..."
"Вон"

Они встречались все чаще и в самых неожиданных местах — в сырых подвалах, осколках церквей, мертвых землянках... Украдкой, всхлипы и завывания на теплом плече, швы на вспоротых ранах. И вскоре предложение Кого-то — новая жизнь в обмен на последний день старой, — стало казаться щедрым даром.

Внезапно исчезло желтое пятно на потолке — или оно перестало казаться ему таким уж гадким, кто знает. Он загремел в наркодиспансер, но это все мелочи жизни, ведь там он внезапно попал в хорошую компанию с понимающим персоналом и таки избежал незавидной участи сдохнуть от гангрены или же в мучительных судорогах на руках у "собутыльников". Немного даже подрос, начал вести здоровый образ жизни, вполне прилично закончил школу. Завел сначала друзей, потом собаку, затем девушку, жену, семью, детей, машину и квартиру... Он и в самом деле стал великим — может быть, не самым известным, но скрутившим в себе умирающего зверя и превозмогшим себя. А это не столь мало. Ллойд сам решал, чем будет обедать сегодня, куда поедет летом с семьей и какой краской будут выкрашены стены детской — ему подарили право выбора. Ллойду всю оставшуюся жизнь везло, действительно везло. Как будто этот неведомый Кто-то умело толкал судьбу под локоть, заставляя сдавать ему исключительно хорошие карты.
Красивая жена с волосами цвета солнца умерла именно тогда, когда нужно было — ему исполнилось сорок восемь, она еще не успела состариться и стать типичной фригидной стервой, портящей нервы одним своим существованием, а он — зачахнуть. Умерла красиво и красивой, став греющим душу воспоминанием, так и не узнав о грешках любимого мужа с молодыми прелестницами. Он, впрочем, не слишком сожалел, но после ее смерти никто уже не мог так ненадоедливо и осторожно вписаться в его быт.
Милые курносые детки, мальчик и девочка, выросли, отучились и как-то сами собой выбрались в большой мир, когда у них окрепли крылья. Не беспокоили по мелочам, помогали, но сами редко просили помощи, вышли замуж и женились, родили детей и исправно радовали семейные празднества своим присутствием...
Позже, когда пришло время, Ллойд и сам начал загибаться от самых обычных старческих хворей. Лечение в Германии, лучшие клиники… Нет, у него было все: деньги, связи, и собственный, "внутренний" резерв впридачу. Только власти над временем у него не было, да он и не желал. Наверное, Ллойд был даже счастлив, когда разглядывал чуть потертые семейные фотографии полуслепыми светло-карими глазами и глотал сладковатую овсянку, сидя за столом на террасе. Чувствовал, как медленно утекает жизнь, с каждым опавшим желто-красным листком. Но все равно он был счастлив.
А потом, как это бывает, увидел Смерть за окном. Понял, что скоро, что немного ему отпущено. И... усмехнулся, слабыми старческими пальцами поднял трубку, а к вечеру твердо знал, что родные скоро будут рядом, скоро он увидит их, почти наверняка в последний раз. Но он ошибся. Даже не так – просто забыл за столько лет, что давным-давно, в пору жалкого существования продал последний день своей жизни за все то, что он теперь имеет. Или, скорее, имел. Остался один на берегу, не дождавшись никого из родных. Не хватило того самого дня, единственной платы за ЖИЗНЬ. А ведь он мог изменить все сам, слышите – сам! Но некому было вытащить парня из ловушки, захлопнувшейся над ним. А ему и не приходило в голову просить.
Снова один. Он всю жизнь был один. Где же гарантия, что он не скрючился сейчас в углу где-то в настоящей, р е а л ь н о й  реальности, вникая в ее альтернативу посредством грязного шприца?.. Была ли с ним жена, были ли у него дети? Есть ли тот мальчишка-неудачник на самом деле, или он и его мнимое счастье — еще один морок, морозная дымка у запотевшего окна?
Один. Никого не будет рядом. Сомкнутся веки под тяжестью прожитых лет, ржавой пылью осыпятся сны с дрожащих белых ресниц. Оглохнуть, ослепнуть, забыться в последние секунды, когда мозг тянет пульсирующей нитью в тишину... Ах, если бы только в последние секунды!..
Один.

В последний миг Ллойд Эверли, бывший наркоман, который стал хозяином жизни благодаря сделке с Дьяволом, неожиданно понял, что после смерти уже никогда не встретится со своими родными... и даже с женой...

Отредактировано rufus (08-08-2011 14:07:59)

Riko Fox
спасибо, моя хорошая ) рад, что тебе понравилось.
*охотно так тискаецца, протянул платочек*
ну-у... в качестве данной вещицы сомневаюсь. грубовата она как-то, концовка совсем не такая, какую хотел... но в принципе сносно ящитаю х) какой я скромный

арарар, ураура, все герои снова умерли ))

Pulverkuss
Соавторство, опять же. Хотя лохотрон все это.
Добрую половину, а то и больше, писала моя милашечка-соавтор, все спасибы ей.
А... да, каюс, по одиночке у нас бред выходит, так что лучше нам пока держаться парой х)
Бета: Under+Zarael+word=...?
Фэндом: Kuroshitsuji
Персонажи: Мейлин, Бард, Финни, Себастьян, Сиэль
Рейтинг: R

За окном начинает темнеть, и двое сидят в пыльной, давно позабытой кухне. Двое – калека со сломанными ребрами и судьбой, и девчонка, молчаливая и особенно странная сегодня. Бард, бывший сержант пехоты, не стесняясь, шмыгает носом и порой вытирает глаза. Ему тоже больно, тоже одиноко – давайте не осуждать?.. Мейлин равнодушно смотрит в окно, спрятав под передником озябшие руки, и думает, думает, пытаясь решиться…
Там, где-то далеко, почти что в прошлой жизни, она рассказала Финни и Барду о встрече с Себастьяном – будто они на задании встретились. Дворецкий предложил защищать поместье, а в обычные дни выполнять работу горничной. А что? И крыша над головой, наконец, появится, и посмотреть интересно на то, как знать живет. Слуги – вот наивные души! – сразу поверили, лишних вопросов не задавали. Не пришлось даже выдумывать, где она жила и чем занималась. А сейчас… Надела униформу, примерила очки – ну и что? Кто сумеет вычеркнуть из прошлого презрительную улыбку, слова: «Мне наплевать, сколько у него детей!» и – выстрел. Тот самый, одиночный, но раскатившийся эхом по всей жизни. И, к слову сказать, Себастьян ее и правда на задании встретил. Да-да, это еще когда Мейлин заказали убийство самого графа. Вроде бы, хозяин и не узнал, а то все-таки неловко защищать человека, которого хотел убить. Хотя что уж о былом, свою роль она сыграла гладко, но ведь спектакль не завершают на середине акта. Ну, что, сумеешь опустить занавес и выйти для прощального поклона от всех артистов?
А Бард так расклеился, даже жалко его. Всю войну ведь прошел и душу человеческую сохранил. Вот, правда, когда его друга, Генри Ризинга убили – тогда чуть не сошел с ума, но ведь выдержал. Они еще поздно вечером говорили, Генри тогда фотокарточку невесты показывал, ее Дженни звали — до чего смешливая девчушка! А утром грянули тревогу – всех в ночном секрете перебили, поднялась суматоха, и Бард не вспомнил про друга – где он, что с ним? Вспомнил уже вечером, когда увидел Ризинга лежащим под яблоней. Лежит, будто устал от боя, на миг опустился отдохнуть. Но была у него в затылке маленькая, неприметная такая дырочка, через которую вытекала жизнь жадною струею. Еще утром, в тумане… Опустился – и больше не встал. А душа болела, так болела и сбежать все пыталась, да не вышло. Только в кровь изодралась о жадные плети терновника да горячий металл оружия…
Бард снова закурил. Точно мутная пелена в глазах, в каморке пластами ложился голубоватый дым. Горничная вдруг как-то по-птичьи шевельнула головой, устало сощурилась и сказала:
— Бард… Выгляни в окно, вроде стучит кто-то.
Тот дотянулся до рамы, толкнул ее наружу и вздрогнул, почувствовав под пальцами мягкий слой пыли. Мэйлин содержала в идеальной чистоте все поместье, но их комнаты почти не трогала… да они с Финни никогда не просили... Говорите, неуклюжая слуга, ходячий, что называется, troublemaker, одна сплошная неприятность?.. О, вы просто не видели эту кошку в деле, в ее и с к о н н о м деле.
Она может, когда хочет. Она может, когда нужно.
— Никого нет. Тебе кажется, Мей.
Она низко наклонила голову.
— Наверное... Я просто...
От дыма у Мейлин защипало в глазах. Да... от дыма.
Повар неопределенно хмыкнул и замолк. Потом спросил:
— Лампу опять будешь ставить?
— Нет. Мне кажется, они не вернутся. Хотя… кто знает?
Он отвернулся к окну, точно разговор был окончен. Смешно предполагать, но то было лишь начало.
— Какая сегодня луна? — горничная облизнула пересохшие губы.
— Луна? –внутренне он улыбнулся: вишь, девчонка-то оживать начала, — Знаешь, как буд…
Выстрел оказался совсем негромким. И эхо тоже умерло, когда уехал граф? Наверное... Ну и пусть.
Мейлин стояла у окна. Почему вдруг так заболело сердце? Почему к глазам вдруг стали подкатываться слезы?
Раздался страшный, выворачивающий душу хрип. Кажется, что громче звука она не слышала, но на самом деле он был тише, много тише шепота радио за триста миль от Лондона...
— Спа... бо... — будто украдкой выдохнул мужчина, смотря на горничную из-под подрагивающих ресниц. Если бы Мейлин не ловила каждый его всхрип, то, наверное, и не заметила бы этого простого откровения, — Я... не трогай Фи... ждать... надо жда-ть... жди...
Как она устала ждать. Как ей было жаль Барда, как ей было жаль себя! Финни...

Горничная с трудом опустилась на стул. Больше всего сейчас хотелось завизжать во весь голос. Без-пяти-минут-покойники с ней еще никогда не разговаривали… да и просто покойники, пожалуй, тоже.
— Бард… Бард, ты не прав… Ему тоже… так тяжело. Почему тебе его не жаль?! – она уже срывалась на крик, хрипела, задыхалась, но еще пыталась что-то доказать то ли уже мертвому другу, то ли такой же мертвой себе…
А воздух почему-то обжигал, застревал в горле колючими крошками, и сил вдохнуть не оставалось. Ты сегодня бескрылый ангел, Мейлин, ангел смерти… почему не нарисовать себе крылья? Нарисуй их кровью, своей и чужой, нарисуй тяжелые перья, отливающие благородным металлом в свете луны! Ведь ты дышишь уже одним лишь усилием воли, ты заставляешь себя существовать – так встань и сделай это! Кто говорил, что убить человека легко? А кто говорил, что убивать друзей тебе будет легче?.. Если начала пьесу глупого человеческого падения, заверши ее. Заверши и взлети выше, на самом деле безмолвно падая, теряя то самое человеческое, сокровенное, потаенное.
Она падала, окропляя кровью мощеные тьмой дороги, так и оставив их непроходимыми. Сколько шансов! Сколько судеб! Сколько перекрестков и скользких троп!..
Тупик, трагедия. Крах.

Финни сидел в сумрачной траве, коротких обрывках полуночной темноты. Изредка и к нему в непроглядную синь опускались крохотные звезды, щекоча белоснежным пушком костлявые плечи, но он делал вид, что не замечал их. Финни давно перестал верить, он уже давно не ждал. Его снова предали, его снова оставили — лишь раз глупому мальчишке дали шанс, и им ничего не стоило разодрать эти крылья в кровавые клочья пронзительной вестью о том, что вестей нет. Ему давно уже не снились нормальные, детские сны, сны, в которых можно было жить. Но он видел сиреневую душную траву, стягивающую ноги тесными путами и медленно карабкающуюся вверх, по ярко-голубым венам...

Тело перестало слушаться Мейлин. Мышцы сковало непонятной, тупой болью, не давая не то что пошевелиться — продохнуть. Но надо было закончить начатое... Надо...
«Надо» — понятие, алой нитью прошившее всю ее жизнь. Надо было убивать, потому что семье нужны были деньги. Надо было молчать, потому что отец не выдержал бы такого удара в виде дочери-убийцы. Надо было вновь и вновь взводить курок, ловя дыхание жертвы через застилающие глаза слезы, потому что надо было жить. Даже за счет чужой крови, чужого горя, чужих изломанных судеб.
Она сплела для себя надежный кокон и наконец успокоилась — никто не мог разглядеть бывшую валькирию за кружевным передником и наивной, чуть смущенной улыбкой. Теперь нужно было замкнуть круг превращений, змеей, вечным уроборосом ухватить собственный хвост. Распустить наконец эти жалкие обломки — и упасть, увлекая за собой в пустоту души не теряющих надежды, и извиваться на острых камнях, страданиями искупая грехи.
Вдали лунные блики вырисовывали сгорбленную спину мальчишки. Он опять не спит... Мейлин закусила нижнюю губу — бедняга Финни! Сколько раз они с Бардом просыпались от того, что он кричал и плакал во сне!.. Нет, они молчали, боялись испугать его своим неожиданным открытием, а мальчик так и продолжал уповать на неведение друзей. Наивный...

Щелчок. Ее лучший друг, он никогда не заржавеет и не даст осечки даже сегодня...
Хлопок и горячий пар, запах пороха — или так пахнет страх?..
Порхнула стая ночных птиц, заполняя воцарившуюся тишину тревожным треском.
А потом...
Потом было Ничто, кроме…
В последний миг жизни Мейлин увидела свет. Неожиданно яркий. Неожиданно теплый.

Мерный перестук копыт, натружено гудели обода колес. Соленый пот ручьями стекал с лоснящихся спин вороных, кротко вздрагивающих от посвиста кнута.
Господа торопились.
Внезапно тонкий, теплый аромат ожег ноздри демона. О... нельзя сомневаться в его самообладании, но это, право же, не то, чему он бы смог сопротивляться. Юный господин скучающим взглядом уставился в проем окна с сочащимся в него закатом. Он теперь тоже... Демон. Он теперь тоже чувствует.
Голубой — в алый цвета гибели. Кукольное лицо искажает непонятная демону гримаса.
— Себастьян... — лениво откинувшись, окликнул его Сиэль, — В поместье грязно... Мусор. Убери его.
Демон удивлен. Демон не скрывает своего недоумения.
Господин усмехается, щурясь на переменчивое лондонское солнце.

Кони храпели, широко разевая желтозубые рты и роняя хлопья пены на тугую упряжь. Носы некоторых были изукрашены темными пятнами крови, которой загнанные животные старательно отфыркивались последние мили до родных конюшен.
Светящийся в сумерках мрамор колонн, звенящие ступени, заглохшие фонтаны... Как давно ты убил здесь жизнь, Сиэль? Опустившуюся перед тобой на четыре кости, верную тебе до самого конца — а их было несколько, ты знаешь, — преданную тобою жизнь?..
— Добро пожаловать в поместье Фантомхайв, сэр, — глухой шепот. Ты ли это, неунывающий садовник, мальчишка, опасный разве что с секатором?.. — Как жаль, что оно умерло и уже вас не ждет.
Безумно отощавшая, жалкая тень былого счастья круто развернулась на месте и растворилась в холодном коридоре, обрамленная с улицы неухоженным колючим ореолом ветвей.
Сиэль опустился на колени.
Порох и стальной привкус крови. Так пахнет доблесть. Так пахнет жизнь.

Вместо эпилога.

Бывшая прислуга графа Фантомхайва, Бард и Мейлин нашли свой последний приют на местном кладбище. Вопреки моим ожиданиям, Себастьян не выбросил их тела, но дал себе труд позаботиться об этих бренных оболочках. Гробовщик был немало удивлен в тот день. Да и после тоже, в общем-то. И потому не взял никакой платы за похороны.
Две могилы оказались совсем рядом, чего не было в жизни. Надо думать, теперь они никогда не поссорятся, хоть и… А, впрочем, Бард сумеет ее понять, там, в посмертной жизни, если таковая все же есть. Надеюсь, да. Мне тоже не хочется умирать, наверное, все боятся уходить в неизвестность.
А они не побоялись. Как подтверждение тому – цветущий погост, где теперь растут мелкие белые цветочки; по ночам воздух становится пьянящим и мне так хочется сбежать из города! Но я ни разу не смог.
Через несколько лет умер и Финниан — к двум памятникам добавился третий. Они должны быть счастливы, просто обязаны. Иначе нельзя объяснить то, что Себастьян чувствует их присутствие и каждый день находит несомненное тому подтверждение? А вот Сиэлю все равно. Он-то никогда не станет лучше, хоть убейся лбом о гроб. Ничего, демоны тоже умирают, хоть и намного позже нас.
А я… А я опередил всех и умер раньше, чем случилась эта история. Но все-таки записал ее и теперь передаю вам.
Счастливой жизни, Живущие и Алчущие!
Счастливой…

Riko Fox
спасибо, да, вашей рабости нравится, когда ее гладят хд

княже сказал, что се есть Дисней ))
вот не знаю. судя по всему, это скорее нет, чем да)