Она, как и Саммерс, чудесно контрастировала с обстановкой кабинета. Маленькая темная фигурка, сидящая на белой кушетке, сжавшаяся, напряженная. Светлые только футболка, волосы и хвост, свернутый кольцом и лежащий у ног, слегка подрагивая. Грязно-светлый хвост. Безумно хотелось его вылизать... Ну, или хотя бы расчесать.
Тайрин была лишней здесь. В этом кабинете, в этом здании - в этом мире. Чем больше она об этом думала, тем больше казалось, что все это бессмысленно, тем больше хотелось упасть на спину и лежать, ждать, пока что-нибудь случится, а там - смерть. Она мысленно ругалась на себя, но это, если честно, мало помогало. Тем более начинало хотеться спать, а спать было нельзя, никак нельзя, вокруг враги, а Мэтт вряд ли сможет защитить ее от них, пока у него болит нога.
Наверное, теперь получается, что она защищает Мэтта. Мэтта от врагов, а врача от Мэтта. При должном желании это можно было бы счесть даже забавным.
Когда она показала Мэтту язык, тот чуть не выронил термометр, фыркая, чтобы не рассмеяться. Кицуне тихонько и с какой-то каплей бессилия усмехнулась, дернула ухом на писк градусника - знакомый такой писк, она целых полгода его слышала с частотой раз в неделю. Или два-три в неделю. Она никогда не могла определить в этом какую-то логику.
Врач обернулся на нее, Тайрин исподлобья на него посмотрела, но ничего не сказала, хотя, наверное, надо было что-нибудь выдать, что-нибудь, подтверждающее собственную значимость, но... сил не было никаких. И хотелось надеяться, что не было только пока, потому что тогда все-таки придется сдаться окончательно. Потому что не могла поймать смысл.
А делать что-то бессмысленное - бессмысленно. Спасибо, капитан.
Девчонка перевела взгляд с врача на Мэтта, уже даже не гадая о смысле, а просто сверля парня внимательным взглядом черно-черных глаз. С этого взгляда все и началось. Она сидела "в засаде" в кустах точно в такой же позе, и еще пыталась зализать царапину, полученную от тех же кустов. А несколько минут назад зализывала уже царапины Мэтта. Прятала кровь, в которой можно было прочитать слишком много. Вот только она сама почему-то читать не стала, хотя возможность была.
В общем, пока - Тайрин сильно надеялась, что только пока, потому что держать себя в нужном состоянии не удавалось - все было более-менее спокойно, врач осматривал Мэтта, Мэтт позволял себя осматривать и периодически поглядывал на кицуне, а она сверлила его внимательным взглядом. Наверное, если бы ее взгляд на самом деле мог сверлить, то на Мэтте было бы много дырок. Она не могла сказать, сколько - не умела. Впрочем, это не угнетало ни капли.
Охранник перемещался по кабинету, перемещался громко и беспорядочно. Тайрин, иногда на него косящаяся, подумывала о том, что сильно хочет вырубить охранника, но что-то подсказывало, что если вырубить охранника (а еще не факт, что получится, - уверенности не хватало), то врач Мэтта осматривать перестанет. И не сможет помочь. Приходилось сидеть и удерживаться от зевков.
Загрузить сейчас Мэтта проблемой "найди, где мне спать, и охраняй мой сон" она не могла все-таки. И хорошо, что она еще не валится с... с этой кушетки. Или на кушетку. Хорошо, что не валится, потому что тогда это было бы совсем грустно.
Когда врач отошел к тумбочке, Тайрин, помедлив секунду, "стекла" с кушетки на пол, бесшумно встав на ноги. Не шевелиться не было смысла, и можно было поменять положение своего тела относительно этого кабинета. Пока врач что-то писал, быстро забралась на кушетку, на которую опирался Мэтт, и пристроилась на краю в прежней позе, только положила подбородок на коленку.
Молчала.
Но так было спокойнее. И хотя бы интереснее, если уж на то пошло.
- Хм. У нас вон там за той дверью есть умывальник, - врач закончил возиться с писаниной, взял знакомую кицуне штуку (подобной вооружалась Эшли, когда хотела послушать сердце Тайрин, и иногда она давала эту штуку посмотреть) и вернулся к Мэтту. Вернее, теперь уже к Мэтту и Тайрин, - пока я послушаю твоего друга, ты сходи, приведи себя в порядок.
Он хочет, чтобы Тайрин ушла, да? Тяжелый взгляд чуть поблескивающих глаз переместился на врача. Неотрывно. Не мигая.
- Нет. Не приказывай.

Тепло руки Мэтта на темной когтистой лапке. Тайрин рассеянно посмотрела на его ладонь, лежащую поверх ее пальцев, заметила, что зализанные царапины не кровят, и снова вернулась к просверливанию взглядом дырочек во враче. Мэтт прятал это прикосновение рук от людей, а значит, прятала и она, делая вид, что ничего не случилось, хотя это было неожиданным по меньшей мере.
Она же больше не плакала. И больно не было.
Во всяком случае, сидеть именно на этой кушетке определенно было лучше, и Тайрин успела подумать мельком, что не зря перебралась сюда. Мысли в основном занимало то, что будет потом, после того, как врач вылечит Мэтта. Их куда-то наверняка поведут, опять надо будет на кого-то ругаться, давить взглядом, быть может, даже укусить, но сдерживаться от того, чтобы не убить. А она сможет. Белые же слабаки, она их сильнее... Они сильнее. Тайрин и Мэтт.
Врач хотел, чтобы Мэтт встал ровно, и тот отпустил ее ладонь, выпрямляясь. Кицуне тихонько царапнула когтями по кушетке, сморщила нос от получившегося звука и снова застыла темно-шоколадной фигуркой на краю кушетки, немигающим взглядом смотря на врача, который был теперь совсем близко. В том, чтобы так смотреть, было даже что-то забавное. Раньше, по крайней мере, она умела это находить, а значит, надо найти и сейчас.
Белые... пф, белые.
- Во-первых, я тебе не приказывал, а предложил, - начал говорить врач. Ну да, предложил. Предложения, насколько было известно девчонке, высказываются совершенно в другой форме, ей как-то даже Мартин объяснял разницу.
- Во-вторых, может, тебе и нравится ходить в таком виде, - Тайрин громко фыркнула, - но вот находиться рядом с больными с грязными ногами и руками и настоящим гнездом на голове нельзя.
Ну да. Кицуне закатила глаза, но с места не сдвинулась, поймав каким-то лисьим чувством боль Мэтта и тихонько, на грани слышимости (для людей, конечно) зашипев. Совсем не такое шипение, каким оно бывает при злобе, здесь оно носило успокаивающий характер, и звучало иначе. Там... дома, это действовало, успокаивало. Быть может, потому, что они верили.
Они во многое верили. И когда она рассказывала об этом Мартину, он часто удивлялся и записывал все на диктофон, а иногда - в свой блокнот. Говорил, что это для тех, кто все это изучает, Тайрин не внимала особо. Просто Мартин говорил рассказать - и она рассказывала.
- В-третьих, я предложил тебе привести себя в порядок не просто так, а чтобы ты потом смогла мне помочь.
Девчонка аж шипеть перестала. Помочь? Чем помочь? Помочь врачу, белому? Слишком многого хочет. Слишком многое себе позволяет. Кто он, этот врач, и кто она, Арьялу Ульвиган Айритайрин. Ульвиган. А он - просто врач. Ха! Она снова пренебрежительно фыркнула.
Ей больше не шипелось.
- Так. Дыши глубоко и ровно, с задержкой, - врач обратился к Мэтту, слушая его этой странной штукой. Тайрин снова превратилась в шоколадную фигурку, и если бы люди не знали о ее присутствии здесь, то и не заметили бы. Не слышно даже дыхания. Тишина.
Наконец, врач вынул из уха ту странную штуку и с каким-то удивлением посмотрел на кицуне. Та снова наградила его мрачным взглядом.
- Но если ты не хочешь помогать, то скажи.
Опять он про эту помощь... Почему он просто не может вылечить Мэтта?! Что ему надо, этому глупому белому врачу? Тайрин дернула ушами, покосилась на Мэтта, снова вернулась к созерцанию врача.
- Что ты хочешь?

Врач повернулся к ней. Тайрин молчала, ожидая того, что он скажет. Помощь, пф. Таких, как Айритайрин, о помощи не просят. Если она и помогала кому-то, то только особо приближенным, и сугубо по своему желанию. Врач приближенным не был, несмотря на то, что она позволила ему нести ее на руках до этого кабинета. Он что, думает, что раз он касался ее, то ему теперь все можно?
Люди так ничтожны, и мнят о себе невесть что. Пф, глупые.
- Как видишь, ни ассистента, ни медсестры у меня нет, - сообщил врач непонятно почему. Кицуне хмыкнула, не отводя взгляда от его лица; если смотреть в лицо, то жертва быстрее не выдержит взгляда. - А чтобы осмотреть Мэтью, мне понадобится помощь, - ну и какая? Она, Тайрин, не врач. Помогать нечем. - Я могу попросить об этом, конечно, Саммерса. Или просто, например, использовать ремни. Но я подумал, что ты скорее согласишься помочь и подержишь своего друга, пока я осмотрю его рану.
Стоп. Он что, хочет, чтобы она держала Мэтта? А он будет вырываться? От боли? Или от чего? Даже если она согласится, она не сможет, Мэтт сильнее ее. Но в любом случае это какая-то глупая идея, сильные могут переносить боль. Могут молчать. Тем они и сильны. Ведь и она молчала, когда шаман лечил ее раны после той драки с каар-арданом. Молчала и была точно такой же шоколадной фигуркой, хотя шаман сказал, что кричать можно, что это будет тайной...
Темная рука сжалась в кулак, стискивая простынку, которой была накрыта кушетка, и невольно пропарывая ее когтями.
Мэтт сел. Девчонка продолжала впиваться во врача недобрым взглядом. Он слишком многое себе позволяет, этот человек. Слишком много, и он должен быть наказан... После того, как вылечит Мэтта. А там уже и можно будет вцепиться ему в лицо.
- Видимо, ошибся. Ты можешь остаться здесь, если хочешь, только тебе придется пересесть, потому что Мэтью должен будет лечь.
Тайрин пренебрежительно фыркнула.
- Сильные умеют терпеть, - она разжала пальцы, как будто и не замечая свежеиспеченные дырки на белой ткани. - Не равняй акайрин с людьми, - насмешка в голосе и легкий намек на слабость людей. Быть может, еще и для поднятия собственной самооценки. Она, Айритайрин, должна быть сильной. Ей надо быть сильной! Иначе - смерть. Пусть она и желанна иногда.
- Ремни не понадобятся, - негромко пробормотал Мэтт, заставив кицуне оторвать взгляд от врача и покоситься на него. Значит, она все-таки была права. Она всегда права... Так надо было думать. И она заставляла себя так думать. Надо, надо!..
Но как не хотелось...
- А ты чего опять расселся? - мгновенно среагировал на его слова врач. - Раздевайся давай, будем смотреть, что у тебя с ногой.
Через секунду Тайрин соскользнула на пол. Если надо пересесть - она пересядет, но не более того. Оставался только вопрос - куда именно, на пол или на ту кушетку. На полу все-таки ближе... Девчонка вздохнула и покачнулась с носков на пятки, все еще не зная и чуть вопросительно смотря на Мэтта. Уйти-остаться? Пфф...

Наверное, надо было перебраться обратно на кушетку, не путаться под ногами у врача, снова стать незаметной, наблюдая как будто со стороны, но одновременно во всем этом участвуя. Тайрин почесала нос, смотря, как Мэтт стягивает джинсы, уткнулась взглядом в вспухший рубец на его ноге. Утром он выглядел менее плачевно, и она еще сравнила его со своим, у нее был похожий, правда, тоньше и незаметнее. Но почти на том же самом месте.
Остается только верить, что врач поможет. Врач - он как шаман, так говорил Мартин. Ведь шаман мог лечить, и врач тоже... Правда, врачи не читают заговоры, врачи не молятся богам. С ними сложнее, конечно, но лечить они умеют. Пусть и не так искусно. Но в мире белых слишком многое было неполноценным, чего уж ожидать от их лекарского искусства... очевидно же, что оно далеко от совершенства.
Врач как раз поменял на кушетке порванную простыню. Кицуне хмыкнула, испытывая совершенно детское желание пропороть когтями и эту, просто из вредности. Но уже нельзя. Несколькими минутами назад было бы можно, а сейчас - нет. Сейчас мешаться уже нельзя. Порванная простыня улетела в мусорку, девчонка чуть сморщила кончик носа на такое легкомысленное отношение к вещам, но промолчала, посчитав, что и так слишком много сказала.
Тем более, от нее сейчас требовалось только молчание.
- Тогда не мешай, - подтвердил врач ее мысли. Девчонка облизала губы и еще раз покачнулась с носков на пятки, чувствуя босыми ногами холодный пол. Впрочем, это никогда не было проблемой, хотя и сталкивалась она с этим довольно часто - взять хотя бы тот дом в Америке. Там тоже были холодные полы, и Эшли всегда боялась, что Тайрин заболеет. Глупая...
Она снова вздохнула, глядя, как Мэтт трогает покрасневший рубец. И с этим он ходил все это время... Отвлекался на ее боль, совершенно забыв о собственной. В какое-то мгновение Тайрин почувствовала себя даже виноватой, что требует к себе слишком много его внимания, когда у него на ноге такое. Нет, дурацкая мысль. Она же ульвиган. Все правильно.
Тайрин тихонько забралась на "свою" кушетку, немного повозилась, устраиваясь. Села по-турецки, переплела пальцы в замок, пристально уставилась на Мэтта. Она будет за ним следить. Будет пытаться забирать его боль, хотя говорить "маль юдэкар та гра" не совсем в ее правах. Она и не станет говорить это вслух... хотя здесь нет никого, кто знал бы о том, что она не может этого говорить. Будет молчать, потому что это - все, что от нее требуется.
По большему счету.
- И не разводи мне здесь грязь, - припечатал врач. Кицуне, не удержавшись, шкодливо улыбнулась и на пару секунд отвела взгляд от Мэтта, созерцая пятна от кое-чьих грязных ног на кушетке, на которой сидела. Как-то врач запоздал с предупреждением...
Пара секунд - темнокожая снова серьезна, снова молчит и внимательно смотрит на своего акайрин, мысленно молясь богам, чтобы все было хорошо.
Мэтт лег, врач надел перчатки. Девчонка совсем притихла, не шевелясь, молча и почти не дыша. Не мешаться. А что она еще может делать...
Тс-с...

Она вдруг поняла, что боится.
Это было странное чувство, почти никогда не изведанное ею. Она могла ненавидеть, злиться, обижаться... с натяжкой - могла и расстраиваться. Но бояться... Она не помнила, чтобы когда-нибудь боялась. Даже тогда, когда впереди была неизведанность мира белых - она только злилась. Не боялась, нет. И кажется... Тайрин не умела бояться.
Нет, теперь это было определенно странно. Она вдруг испугалась, что врач не сможет вылечить Мэтта, что Мэтт не сможет терпеть боль, что... Что все. Это было совсем другое, нежели испытанное ей ранее чувство полной подавленности, нежели боль... Страх. Хотелось метаться, хотелось убежать куда-то, подальше, хотелось про все это забыть, как кошмар, хотелось не думать...
Темные пальцы крепче сжались в замок. Надо. Надо было сидеть.
Кицуне опустила взгляд, рассматривая собственные руки. Смотреть на Мэтта не хотелось. Потому что вдруг... вдруг. Поэтому спокойнее как-то смотреть на свои руки, хотя ничего интересного в них в принципе нет. Но так проще.
Потихоньку взгляд соскользнул на татуировку вокруг щиколотки левой ноги. Ей нанесли ее лет в девять, как знак умения ходить по земле и по верху. Ходить бесшумно, незаметно, быть частью, единым целым с окружающим миром, уметь двигаться так, как надо... Они считали, что уйти можно отовсюду. Только вот... отсюда уйти нельзя. Некуда.
Уйти хотелось. Потому что было страшно.
Она снова почувствовала боль Мэтта (быть может, только потому, что знала, что она имеет место быть), а вместе с этим - собственное желание сжаться и спрятаться. Дурацкое желание... Тайрин прикусила губу. Спрятаться... отовсюду можно уйти. Правда, спрятаться вряд ли выйдет.
Уже который раз за короткое время девчонка неслышно спрыгнула на пол и как можно незаметнее направилась к двери в другую часть кабинета. Стараясь сохранять совершенно невозмутимое выражение лица для охранника, который ее видит, - было стыдно за собственную слабость, но страх был сильнее, а она не умела его давить. Темной тенью скользнула в дверной проем, шагнула вбок, прижимаясь спиной к стене.
Стена хоть и была невысокой, Тайрин все равно не было за ней видно. И это, наверное, было хорошо, потому как кицуне потихоньку сползла по стенке на пол рядом с дверью, сгибая коленки и пристраивая руки на них. Здесь. Теперь здесь.
Стало немного, но спокойнее. По крайней мере, было не видно Мэтта на кушетке и врача, ощупывающего его ногу. Хотя боль все равно чувствовалась. Девчонка закрыла глаза и попыталась совсем не думать - чувство страха ей не нравилось, не нравилось отчаянно, хотелось от него избавиться, но... но как? Как сделать то, чего не знаешь?..
- Ну что… Резать будем? – раздался голос врача на той половине кабинета. Тайрин вздрогнула. Резать?.. Пальцы сами потянулись к чипу на шее. Резать... она знала, как это. Хотя врачи делали так, чтобы она заснула, а проснулась уже с этой штукой на шее. Штука заживала медленно. Резать... врач хочет резать Мэтта.
Она съежилась и зажмурилась. Все хорошо. Все хорошо, пока ее никто не видит. Можно бояться всласть.

Перед глазами плясали красные точки. Безумно хотелось спрятаться еще дальше, а еще лучше - чтобы рядом был Мартин. Мартин в понимании Тайрин был почти что богом, умел решать любые проблемы, да и вообще... И если бы сейчас рядом был Мартин, то все было бы хорошо, и с Мэттом все было бы в порядке, и можно было бы не сидеть в этом белом кабинете, где сетки и закрытая дверь.
Взгляд охранника она чувствовала. Что ему надо, а? Пусть сидит и себе дальше смотрит на кактус, глупый человек. Незачем наблюдать за слабостью сильных! Незачем. Впрочем, она сама виновата, что допустила, и это было совершенно по-дурацки, несмотря на то, что примерно полчаса назад она сама считала себя проигравшей. Но ведь если притворяешься сильной, то к чему допускать слабость?
Со страхом бороться она не умела. Не умела совсем, а оттого чувствовала себя несколько потерявшейся. Наверное, это было обидно. Тем более спустя несколько секунд молчания и темноты от стола послышался голос охранника, прозвучавший, пожалуй, даже с нескольким участием, что особенно раздражало. Кицуне открыла глаза, тяжело посмотрела на мужчину и оскалилась. Она бы, может, зарычала или зашипела, если бы на той половине кабинета не ответил врачу Мэтт. Светлые уши мгновенно встали торчком; девчонка напряженно прислушивалась, чувствуя, как нервно постукивает в груди уставшее сердце.
Короткая фраза Мэтта, а потом снова заговорил врач - негромко, но очень эмоционально. Ругал Мэтта за неосторожность. Ругал Мэтта. Ругал ее Мэтта! Да какое он имеет право, этот врач, ругать ее Мэтта?! Слишком много себе позволяет. Слишком хорошо о себе думает. Все белые такие, все люди - как один идиоты с ужасным самомнением.
Тайрин слушала и вскипала. Сильно хотелось вернуться на ту половину кабинета и вцепиться врачу в горло. Но было нельзя, он лечит Мэтта. Только это его спасает от неминуемой гибели. Ничего-ничего... только подождать, когда все закончится, а там можно и убить, там можно разорвать, разодрать, пачкая пальцы в теплой алой крови... Надо только дождаться!..
Вот только она ждать не умела.
Мэтт не следил за ногой. И она не следила. Хотя себя можно было оправдать тем, что она ничего не знала, и Тайрин с легкостью себя оправдала этим перед собой, хотя смутно понимала, что испытывает сейчас страх как раз из-за этого. А как иначе? Но виноват был... Мэтт? Или тот, кто оставил ему этот шрам. Интересно, кто его сделал... Тогда можно убить и его. Потому что тот, кто сделал плохо ее акайрин - ее враг. А враги должны быть мертвы. Теперь она не ошибется. Теперь она сможет.
Ведь Мэтт говорил, что есть смысл! А значит, есть смысл убивать врагов. Есть смысл жить дальше, устраняя на своем пути любые преграды, и плевать, что ты не знаешь конечной точки, плевать, что не знаешь направления... Все равно когда-то можно его найти, а пока надо драться. Надо драться! И позволять какому-то врачу ругать ее акайрин... пфффф!
Мэтт снова что-то сказал, на удивление спокойно. Как он может позволять врачу ругать себя? Как у него хватает сил? Ведь надо драться, нельзя позволять, потому что если подчиняться, то тогда все будут вытирать о тебя ноги, а этого было нельзя, нельзя!.. Тайрин оперлась ладонями об пол и рывком встала - теперь с той стороны кабинета было видно торчащие над стеной кончики ушей, слегка подрагивающие от напряжения. Как он может терпеть?!
- Дурак ты, Колдуэл.
И Тайрин не выдержала. Называть Мэтта дураком могла только она, только! Никто больше не имел на это совершенно никакого права, Мэтт принадлежал только ей одной и никому больше, а значит, называть его дураком, ругать его и бить может только она, но никак не люди, пусть даже и врач, который черт знает что о себе думает. Он что, бог?! Ха...
Девчонка пулей вылетела на ту половину кабинета, резко затормаживая перед врачом, едва в него не врезавшись и сверкая яростными черными глазищами. Ненависть. Прятала отголоски страха ненавистью и злостью, готова была рычать и убить, только за то, что этот врач позволял себе слишком много по отношению к ее акайрин. А может быть, еще и за многое, чего этот врач не делал.
Можно было убить его за все грехи людей. А у них - Тайрин была уверена - грехов было много.
- Ты!.. Не смей называть моего акайрин дураком, слышишь? - яростное шипение срывалось на свист, кицуне с трудом сдерживала себя. - Это могу делать только я, и никто, кроме меня, ты понял?! - приходилось сильно задирать голову, чтобы смотреть врачу в лицо. Наверное, выглядело забавно, но она об этом не думала. - То, что я позволила тебе его лечить, еще не значит то, что ты можешь делать что хочешь! И ругать его не смей, человек! - более-менее связная английская речь оборвалась в яростное шипение.
Крылья носа нервно трепетали, кончик хвоста подрагивал, а в глазах плясали черти и пылал адский огонь, который был готов вот-вот - и вырваться наружу. Этот врач явно нарывался на что-то не очень хорошее...
Еще несколько слов - и уйдет из-под ног пресловутое лезвие ножа. И можно будет позволить себе сорваться.

Напряженная тишина разорвалась громкими звуками буквально за долю мгновения до того, как она зашипела. За спиной, что-то с грохотом уронив, бросился за ней охранник, среагировавший на быстрое движение темного тела, будто подгоняя ее, давая возможность не взрезать молчание самой, первой, давая силы для того, чтобы яростно шипеть и неистово блестеть ненавистью в черных глазах.
Озлобленный взгляд врача. Раз.
- Да чтоб тебя! - голос охранника из-за спины. Два.
- Тайрин! - раздраженный голос Мэтта с кушетки. Три.
Трое белых против одной черной. Три сверлящих ее полупустых от злости взгляда. Что же, тем привычнее, ощущать атмосферу ярости вокруг себя. Чужая ярость подпитывает, заставляет чуть дрожать от собственной ненависти и прижимать уши в жажде нападения. Шипение и, кажется, совсем ничего кроме него, только жгучее желание отпустить пружину, позволить себе сорваться, чертя кровавые полосы на жизнях людей. Злитесь-злитесь...
Вы, защищающие посягнувшего на собственность, защищающие фактически вора... Да вы не лучше Сурвигана Остеки, если так!.. Трое. Трое белых. Трое белых против Тайрин. Дышать чужой злобой, плещущейся в душах. Касаться раскаленных нервов кончиком хвоста.
Драться?.. Да! Терять больше нечего.
- А теперь послушайте меня, девушка, - врач наклонился вперед. Тайрин так и осталась стоять, мелко дрожа от ярости и сдерживая напрашивающееся рычание и желание вцепиться врачу в глотку. Терять больше нечего... - Вы находитесь в медицинском кабинете. Потрудитесь вести себя потише. И не смейте на меня шипеть подобным образом.
Этот врач еще и приказывает?! Приказывает ей, Айритайрин? Да как он смеет! Он - всего лишь человек, врач, неполноценный, который мнит о себе невесть что только потому, что ему позволили нести Тайрин на руках и лечить ее акайрин! Пальцы ощутимо напряглись, не сжатые в кулак. Быстрый удар способен пропороть кожу. Вот только куда бить? Куда целиться?
Рычание таить стало совсем уже невозможным. И оно рвалось - теплое, даже обжигающее, проходя через полуобгоревший остов сердца, которому терять было больше нечего.
Смысл?! Какой тут к чертям смысл?!
- Это — моя территория. А он, - врач ткнул в сторону Мэтта, - мой пациент, - мой?! - И я его буду лечить, мне для этого разрешения не требуется. И я буду его ругать, потому, что он дурак и имеет все шансы стать еще и хромым дураком.
Врач выпрямился, тоже пытаясь сдерживать, но ему это удавалось легче. Сдерживаться... сдерживаться не нужно. Надо драться! Потому что если вовремя не напасть, то ты можешь всего лишиться. А в этом мире у Тайрин и так было слишком мало, чтобы лишаться еще и Мэтта, который теперь тоже злился на нее, как будто был врагом. Но даже если он и будет злиться, даже если и будет ненавидеть, даже если и станет врагом - он будет ее врагом. Ее и только ее.
- Это - твоя территория, - тихий-тихий голос, в котором акцент стал особенно заметен, сильно грассировал, как у французов - через него проходило рычание. - Но это - мой акайрин. И он стал моим гораздо раньше, чем ты посмел назвать его своим. Ты больше никогда не станешь его ругать.
Тихо. Последняя ступень. Пружина сжалась сильнее, и стоит убрать с нее темную руку - распрямится и ударит больно. Больнее, чем можно угадать.
- Твой акайрин? Несколько минут назад ты дала понять, что помогать не будешь, а сейчас вмешиваешься. Если твой, то куда ты смотрела, ему с такой раной и ходить много еще было нельзя. Или ты его теперь будешь лечить, сидеть с ним, следить, ему теперь вообще ходить нельзя?
- Когда я видела эту рану, - еще тише, - все было хорошо. Больно сделали белые люди. А вылечить его не смогли белые врачи. И теперь ты обвиняешь меня? Меня? Арьялу Уливиган Айритайрин? Запомни. Я - дочь вождя. А ты - никто.
Частое дыхание - она даже не пыталась сделать его размеренным. Она всегда будет драться за Мэтта. В этом мире у нее не просто осталось слишком мало. В этом мире у нее вообще ничего, кроме Мэтта, не осталось.
Мгновения - как песчинки в часах.
- Ты сказала, защищать его будешь! - шипение со стороны Мэтта.
Этот звук заставил ее взвиться, сорваться с места, в два прыжка долететь до кушетки, рядом с которой был вставший Мэтт, оказаться совсем вплотную, ловя взгляд светлых глаз. Так, да? Значит, все-таки так. Тем лучше. Тем много лучше.
Быстрый рык, выдающий всю нечеловеческую натуру, всю дикость и звероподобность. Наджаррах Кри'Олена Арьялу Ульвиган Айритайрин. Никогда не сделать человеком. Не остановить в слепом желании драться за последнее, что осталось.
- Теперь ты его защищаешь, да? - полувкрадчиво и почти ненавидяще. Держась кончиками пальцев за край бездны. Почти без желания карабкаться вверх.
В одном вздохе от убийства. Снова.

Если бы сейчас Мэтт сделал неосторожное движение против, смогла бы она убить его? Смогла бы забрать жизнь?
Это легко - забрать то, что и так принадлежит тебе всецело.
Забрать и остаться в одиночестве. В абсолютном. Никому не нужная, ни от кого не зависящая, бьющаяся неизвестно за что, за то, что давно перестало существовать. В этом смысла нет. Если не станет смысла - можно будет ждать смерти. А для этого Мэтт ее выцарапывал из тьмы?
Выцарапывал ли он ее из тьмы для того, чтобы она потом смогла убить его?
Взгляд лихорадочно блестящих черных глаз мучительно впился в светлые глаза Мэтта. Если он признает себя собственностью врача, если он защищает врача от... от Тайрин, то у нее не останется выбора. Если живым отречешься от меня, то мертвым будешь моим. Навечно. Навсегда. А там будет уже не важно. Лишившись всего, можно умереть самой.
Защищаешь врача? Ну же. Нужна врачу твоя защита? О чем вы говорили здесь, пока меня не было, пока я боялась, я, впервые в жизни испугавшись? Ну же, давай, скажи. Обещаю, будет быстро, но безумно больно. Фейерверк ярко-бешеной боли - как отголосок меня. Мне нужно, чтобы меня помнили, умирая. Юдэкар та лоо. По праву. Моя и только моя. Юдэкар ма лоо...
Айритайрин никогда не боялась убивать.
- Я тебя защищаю... нас, слышишь?
Нет.
Рычание в груди понемногу улеглось, затихло, не давая больше чувствовать жаркую вибрацию при дыхании. Нет нужды в убийстве, хотя где-то глубоко внутри, в темной душе еще жило дикое желание крови. Хотелось рвать и метать, хотелось растерзать этих белых людей, за то что они отняли жизнь, отняли самый смысл, увезли, заставили притворяться...
Нет, нет. Не сейчас. Потом. Все хорошо. Мэтт по-прежнему принадлежал ей, Айритайрин, хотя в сердце и закрадывалось подозрение - почему он покорялся, когда врач ругал его? Почему разрешал называть себя дураком? Неужели ничего не понимает... Глупый! Мало царапин на щеке... Мучительно хотелось добавить еще четыре на другой.
Только она может вредить Мэтту. Только она может обращаться с ним так, как захочет. Потому что он - ее. Иначе быть не может. Не может совсем, так, казалось, заложено богами. Ведь не зря она почувствовала это почти с самого первого момента, когда, сидя на корточках, заглядывала в серо-зеленые глаза с внимательно-настороженным любопытством.
Все это было уже давно...
- Ты не будешь позволять себя ругать, - кицуне произносила это точно так же тихо, но с силой; тем не менее, слова звучали так, будто то, что она говорила, было известно давно. - Никто не может этого делать. Никто, кроме меня. Ты принадлежишь мне. А я - тебе. Навсегда. Навечно.
Она позволяла ругать себя. Она позволяла трясти себя за плечи. Она зализывала царапины, пряча кровь. Все это - надолго. Слишком надолго.
Тайрин, наконец, разорвала сплетение взглядов и обернулась к врачу и охраннику. Врач за спиной охранника... Губы дрогнули насмешливой ухмылкой. Прятаться за спиной сильного... отчего же не вернуться вновь лицо к лицу? Страшно?
Люди привыкли бояться...
Достигнув желаемого, ждешь продолжения, которым, скорее всего, будет клетка. Клетка, прутья которой не перегрызть. Но всегда надо пытаться.
Всегда надо рваться на свободу. В неодиночестве.

Вся жизнь - это противостояние. Казалось, что Тайрин не прожила еще ни одной секунды, не стараясь быть сильнее, лучше кого-то, не стараясь победить, выиграть... Даже там, дома, она точно так же нахально и насмешливо улыбалась своему брату, который хоть и был братом, но проиграл. Противостояние было всегда. Только вопрос - кому ты противостоишь в эту секунду.
И теперь это был врач. Не охранник, который был готов броситься на нее, нет. Охранник был только оружием - ведь оружием ты ставишь блок, чтобы противник не смог достать тебя. И теперь врач удерживал охранника за плечо, чтобы тот не бросился, чтобы тот не напал. Врач боится? Наверное. Не хочет делать ход в новой игре. А Тайрин пока не видела смысла начинать игру первой.
После осознания собственной силы - чуть пьянящего осознания - не можешь воспринимать эту драку всерьез. Слишком сильно чувство собственного превосходства, и как будто знаешь заранее, что победишь, хотя противник был сильнее физически. Но стратегом кицуне никогда не была, а потому считала себя сильнее. Себя... наверное, было уместнее сказать "их".
Принадлежишь мне, навсегда, навечно.
И в этом был смысл.
Ярость утихла, тлея на краях души и изредка взвиваясь короткими рыжими всполохами. Ее можно с легкостью разжечь снова, так было всегда. Она даже кричала на отца, тогда, в последний день, когда ей сказали, что белые забирают ее с собой - она поддавалась ярости и делала вещи совершенно безумные. Впрочем, тогда это не казалось важным - бешено хотелось остаться дома, не хотелось плыть в белый мир... Но решала, увы, не она.
Или об этом нельзя было сожалеть до конца?
Врач удерживал охранника, а Мэтт обхватил ее за плечи одной рукой. И от этого показалось на секунду, что игру ведет не она, не Айритайрин. Нет, глупая мысль. Пешкой быть не хотелось, не хотелось отчаянно, хотя и в голову приходила мысль, что игру можно вести вдвоем. Но это тоже было странно, а может быть - просто не хватало умения понять.
И все-таки Тайрин не стала высвобождаться, позволила притянуть себя к Мэтту - пришлось сделать крохотный шаг назад. Не как отступление, нет; она все еще смотрела на врача, минуя взглядом охранника. Он не имел совершенно никакого значения до того момента, как нападет, а теперь она почти не сомневалась в том, что нападет.
А они победят. Их двое. И пусть у Мэтта больная нога, и придется драться одной - все равно они победят. Иначе быть просто не может.
Мэтт дотронулся до ее уха носом, провел по краю, чуть выдыхая в светлую шерсть; ухом тут же захотелось дернуть, от прикосновения. Девчонка посмотрела наверх, как будто полагая, что можно таким образом увидеть парня - естественно, ничего не увидела, кроме собственной челки. Было странно - когда они были в клетке, она почти так же стояла вплотную к Мэтту, а он касался носом ее уха, и тогда они смотрели на того акайрин, который был врагом. А теперь они смотрели на врача.
Игру можно было вести вдвоем.
На кончике уха сомкнулись зубы Мэтта; Тайрин не выдержала и все-таки дернула ухом, второе опустив почти горизонтально. Дернула ухом, но ничего не сказала, разрешая и это; помня сказанное мысленно и не сомневаясь ни мгновения.
- Так, все, брэк, - врач нарушил тишину первым, не делая хода. Сыграть можно потом... - кому накапать успокоительного?
Кицуне сморщила кончик носа - успокоительное в любых видах и в любых ситуациях ей не нравилось. Успокаиваться зачастую не нужно, зачем? Лучше злиться, поддаваться эмоциям, раскрывать истину, которая нужна в большинстве случаев. Истину раскрыть можно, а вот то, что в глубине крови - нельзя. Почти нельзя. И Айритайрин была уверена, что знает, когда можно.
- Может, ты сама ему объяснишь, что ему лучше лежать? – врач подвинул стол, скрипнувший ножками по полу. Тайрин снова подняла глаза наверх, неосознанно чуть сильнее прижимаясь к Мэтту спиной.
- Он хочет, чтобы ты лег, - сообщила девчонка. - Он говорит, что так будет лучше, если ты ляжешь.

Охранник все еще кипел - она здорово встряхнула ему нервы. Тайрин удовлетворенно улыбнулась и прижала свободное ухо - тот слишком громко возмущался. Ему-то точно было нужно успокоительное... И казалось, что негодующий охранник и приторно-миролюбивый врач были вообще где-то за стеной, хотя и не ушли еще на вторую половину кабинета; здесь, рядом с кушеткой, был некий островок спокойствия, исходящего от Мэтта. Тайрин, может быть, заражалась им, а может быть, просто по меньшему счету незачем было злиться. Теперь незачем.
Подтверждая ее мысли, усмехнулся Мэтт, отпустивший ее ухо, когда она им дернула. Кицуне промолчала, только прижала второе ухо, когда охранник громко хлопнул дверью, уйдя на вторую половину кабинета вслед за врачом. И теперь снова было как в начале: люди на одной половине, акайрин - на другой. Люди одни, и акайрин одни. Почти.
Девчонка еще смотрела несколько секунд на дрожащую дверь. Люди обещали позвонить Мартину, но до сих пор не сделали этого, а она не привыкла напоминать. Странные люди. Странные белые. Придется требовать еще раз, но не у врача, для этого надо невысокого или усатого, они - главные, у них больше власти. Но они слабы, потому как сильные не склонны забывать обещаний.
Сильные не держат у себя во владениях клеток, потому что они ничего не боятся.
Тайрин боялась, что с Мэттом что-то случится. Что врач не сможет его вылечить, что люди снова нападут на него... Присутствие Мэтта делало ее одновременно сильнее и слабее, и разобраться в этом было сложно, а поэтому она даже не пыталась. Вот только слабой быть не хотелось отчаянно, но с этим поделать ничего было нельзя.
Уже нельзя.
Врач сказал, что Мэтту нельзя ходить и лучше лежать. Получается, они застряли здесь до того самого момента, как Мэтту снова можно будет ходить, а лучше - бегать. Или до того момента, как приедет Мартин. Тайрин уже давно решила, что Мартин должен приехать, когда приедет Мартин, то все станет хорошо, он вытащит их отсюда и отвезет в Америку. Обязательно.
Значит, надо поскорее звонить Мартину.
- Я знаю... - Мэтт потерся кончиком носа о ее макушку, но не лег. Наверное, надо было заставить его это сделать. Из Америки в Японию долго лететь, а боль никуда не уйдет, если ее дразнить. Хотя терпеть, конечно, можно. Сильные умеют терпеть.
Больно было? Нет. Неправда, ты просто не сознаешься. Царапины под кончиками пальцев - чуть-чуть шершавые, прячущие запах крови и душу. Ее царапины, потому что она их оставила. По сравнению с ногой это и в самом деле было не так больно. Но было намного приятнее для себя думать, что больно было. Отголосок яркой боли - как отголосок себя.
Надо, чтобы запомнили. Запомнят. Останутся следы.
Кровь Мэтта ее помнит...
- Тайрин, мы не трогаем врача. Ругаться он уже не будет, он тебя понял.
Не трогать врача... Пока он лечит Мэтта, Тайрин не станет на него нападать, он слишком важен. Но как только станет можно - обязательно. Он слишком много себе позволяет, слишком хорошо о себе думает, хотя он просто белый человек, такой же ничтожный, как все остальные. Хорошие белые люди были только в Америке в количестве двух штук. Здесь таких не было.
- Хорошо, - согласилась белобрысая, согласилась внешне как-то слишком легко, мысленно пообещав себе набить врачу морду, когда все закончится. Только надо будет это сделать втайне от Мэтта и от Мартина - не одобрит ни тот, ни другой.
- Я тоже хочу, чтобы ты лег, - Тайрин потерлась щекой о ладонь Мэтта на своем плече. - Тебе больно стоять.
Хотя можно было бы ругаться, что он все еще стоит. Но ругаться, как бы то ни было, не хотелось - было хорошо стоять и чувствовать, как он обнимает ее. Но ему больно, а значит, стоять нельзя.
И это было странно - ставить чужую боль выше собственных желаний.

Люди о чем-то говорили, там, за перегородкой. Тайрин не вслушивалась, предоставляя это Мэтту и тихонько млея от его близкого присутствия рядом с собой. Люди еще выйдут из-за этой перегородки, станут что-то говорить им и что-то делать, но сейчас их здесь почти не было, и можно было позволить себе немного слабости, которая, если вдуматься, могла бы показаться несколько постыдной для такой гордой темнокожей личности, как Айритайрин.
Но она разрешила себе не вдумываться, легкомысленно решив, что это не имеет совершенно никакого значения. Быть может, именно сейчас, а впрочем - неважно. Думать обо всем можно будет потом, когда Мартин вытащит их отсюда, после того, как ему будет рассказано все произошедшее в красках и лицах, после того, как Мэтту перестанет быть больно. Она все еще не знала, кто вылечит Мэтта - этот врач или врач, которого найдет Мартин.
Мартин же обязательно приедет. Надо только ему позвонить. И все сразу станет хорошо, хотя в маленьких масштабах все и так было не слишком плохо.
Зато в крупных - это был кошмарный ужас, все то, что творилось последние несколько часов, с того самого момента, как они с Мэттом покинули крышу.
Мэтт прижал ее к себе, заставляя чуть ли не чувствовать спиной стук сердца. Девчонка в некотором недоумении снова подняла глаза в том же в глубине души в наивном убеждении, что Мэтта так можно увидеть, хотя все равно понимала, что нельзя. Поэтому, наверное, она его и не увидела, но почувствовала, как он прислонился щекой к ее виску.
- Не очень... если не напрягаться, то терпимо, - полушепотом признался Мэтт. Ему может быть больнее, вдруг он просто не сознается? Как в тот раз, с царапинами. Потому что слабым не хочет казаться - ведь все хотят быть сильными, хотя бы в глазах других.
Тайрин, правда, знала, что Мэтт был сильным на самом деле. Ее другом мог стать только тот, кто сильнее ее - и духовно, и физически. И Мэтт был сильнее, хотя себе в этом признаваться зачастую и не хотелось - обидно чувствовать себя в каком-то смысле побежденной.
Разные вещи - сдаться самой и быть побежденной на самом деле.
- Лягу, сейчас...
И не лег. Девчонка дернула ухом, задев скулу Мэтта. Наверное, надо было настоять - вот прямо сейчас можно было двинуть локтем ему в и без того пострадавшие ребра, подкрепив это веским "ложись, я сказала", но она этого не сделала. Неосознанно считая пролетающие мгновения до того момента, как перестанет чувствовать тепло его тела и слышать его дыхание.
Услышала, как вздохнул, тихонько фыркнула на царапнувшую по темной коже щетину, почувствовала, как ткнулся подбородком в плечо. Умиротворенная, даже ничего не сказала на тему "ты меня поцарапал, дурак", хотя, наверное, могла бы.
- Ложусь, - сообщил Мэтт, выпрямляясь и убирая руку, а через мгновение ощущение его рядом исчезло - пригревшейся спине стало чуть-чуть холодно. Тайрин одернула футболку сзади, засунула руки в карманы и с независимым видом обернулась на Мэтта, будто не она только что таяла от одного того, что тот дышал где-то над ее ухом.
- Ты Саммерса пока не нервируй, можешь? - Мэтт оперся о кушетку двумя руками; Тайрин талантливо изобразила лодочку, по извечной привычке перекачнувшись с носков на пятки. - Пусть быстрее со мной закончат и свалят тогда.
Не нервировать охранника... Просьба была сложной, охранник был вообще какой-то псих - даже сейчас сидящий за перегородкой, он все еще пребывал во взвинченном состоянии, это чувствовалось по взгляду, каким он сверлил акайрин. И Тайрин не знала, что именно разозлит его еще больше, хотя очень хотела бы это сделать, несмотря на то, что Мэтт не одобрял.
- Не знаю, - честно созналась девчонка, проследив взглядом, что Мэтт устроился на кушетке и уставился в потолок. - Он странный.
Она вскарабкалась на вторую кушетку и поджала под себя ноги, перехватывая взгляд охранника. Поиграем в гляделки?.. Мрачный и тяжелый взгляд черных глаз, привычно. А охранник проиграет, потому что иначе просто не может быть.
А вот Мэтт играл в гляделки с потолком.

Отредактировано Tayrin (02-08-2011 00:34:47)

Наверное, можно было счесть это обидным – хотелось спать, а приходилось смотреть на охранника, который не давал поймать свой взгляд. Но Тайрин продолжала смотреть – из чистого упрямства, внимательно и пристально; пожалуй, еще пристальнее от того, что хотелось спать. Она не знала, сколько времени спать небезопасно, не знала, когда приедет Мартин и они отсюда выберутся… А до того спать было нельзя. Слишком рискованно. Кто знает, что придет в голову людям…
Акайрин, конечно, чутко спали. Но все равно было нельзя. Лучше не рисковать, хотя Мартин и говорил, что кто не рискует – тот не пьет шампанское. Не рисковать, несмотря на то, что они уже рисковали вчера – когда залезали в столовую и когда нападали на человека.
Или, правильнее будет сказать, когда она нападала на человека. Она одна, Айритайрин. И если люди захотят наказывать – то наказывать будут именно ее. Хотя им придется еще постараться, чтобы что-то с ней сделать, она будет драться. Обязательно.
Тяжелый взгляд. Если дать слабину хотя бы на мгновение, то глаза начнут слипаться, и приходилось внимательно разглядывать охранника, хотя она, казалось, уже успела изучить и черты его лица, и черную форму. Наверное, даже если закрыть сейчас глаза, то перед внутренним взором отпечатается образ этого охранника. Закрыть глаза… нет, нельзя.
- А ты представь… что он наседка и охраняет свои яйца, - предложил Мэтт. Этот? Наседка? Кицуне громко фыркнула, но взгляда от охранника не отвела, по-прежнему боясь с головой провалиться в желание спать. Охранник-наседка. Его можно так дразнить, и тогда он разозлится… А если он разозлится, то желание спать сразу как рукой снимет; сознание будет напряженно-резким, а этого сейчас явно не хватало.
- И никаким образом его нельзя потревожить, - продолжал Мэтт. - И кладку его трогать нельзя…
Нет, все-таки охранник – мужчина, а мужчины, даже люди, не несут яиц, как птицы или змеи. Этот точно не был похож ни на птицу, ни на змею, слишком большой, слишком черный, слишком заметный. Такого ни небо не примет, ни трава не спрячет. Да что там, даже лес или река не смогут скрыть его со всем его человеческим несовершенством.
- Да, яйца должны остаться целыми.
Тайрин дернула ушами, как-то пренебрежительно. Дурацкое это было сравнение, с наседкой. Впрочем, Мэтт был белым, и оно и было понятно. Белые акайрин тоже… несколько несовершенны.
- Мэтт, он не похож на наседку, - заметила девчонка, облизав губы. Слишком крупный, слишком тяжелый. Человек.
Она обернула колени хвостом, очередной раз отмечая то, что шерсть стала неприятно-грязного цвета. С хвостом надо было что-то делать – хвост был ее гордостью. Очередной. Хотя бы потому, что он был длиннее, чем у остальных.
- Ты номер помнишь? – снова подал голос Мэтт. Тайрин, забывшись, перевела взгляд на него, расправившего смятую до того простыню. Желание спать стало заметнее. Обидно… И это злило, чуть-чуть. Хотя злиться надо было только на себя.
- Какой? – с некоторым подозрением осведомилась кицуне. На той половине кабинета, кажется, врач собирался прийти сюда, и она навострила уши, не переводя туда взгляда и смотря теперь внимательно на Мэтта, снова отчаянно борясь с желанием закрыть глаза. Ничего… это еще можно терпеть.
Тем более, Мэтт не спал совсем, и, кажется, спать не хочет. Значит, и она сможет. Она просто должна, нет, обязана смочь. Иначе – опасность. А она теперь защищает их обоих.
Можно было бы, наверное, подумать, что зря тогда она утром взяла его себе в защитники, тогда бы не пришлось сейчас быть настороженной за двоих… Но это было бы неправильной мыслью, а потому Тайрин не стала так думать. Просто ждала, когда придет врач.
И он пришел. Встал рядом с дверью, раскачивая ее, чуть поскрипывающую, заставляющую девчонку чуть заметно дергать ухом. Что он хочет?
- Рад, что в моем кабинете, наконец, тишина и порядок. И, надеюсь, что так оно и будет дальше.
- Док, если за дверку беспокоитесь, оставьте ее вообще открытой.
Она коротко зашипела, поймав намек. Когти впились в кожу тыльных сторон ладоней; люди ждут нападения. Будут ждать его напряженнее – они его получат. Охранник, не врач. Врача она обещала не трогать, потому что Мэтт попросил.
Хотя… своим словом ведь можно пренебречь теперь? Как знать…
Врач прошел, протянул Мэтту еще одну простыню, поинтересовался, постоянно ли болит нога. Тайрин сверлила Мэтта взглядом, как было до того, как она ушла на ту половину, вдруг испугавшись. Страх… странное такое чувство, и девчонка, наверное, отдала бы немало за то, чтобы больше его не чувствовать. Ей не нравилось бояться. Тем более за Мэтта.
Наверное, жить теперь будет немного сложнее, научившись бояться и думая не только о себе. Хотя… приедет Мартин, и бояться будет нечего. И думать о них двоих будет уже Мартин.
Надо только дождаться.

Грустно жить, когда ты – не добрая фея. Когда от всего того, что ты делаешь, окружающим становится только хуже. Но они все равно тебя берегут, ты – ценный экземпляр, единственный доступный образец, который стоит чертову тучу денег и несет в себе огромную информационную значимость. Впрочем, если бы ты была доброй феей, то была бы, наверное, еще более ценна. Но в действиях, в малозначительных жестах и в негромких словах было бы куда больше чего-то хорошего.
Грустно жить, думая не только о себе. Беспокоясь за собственную тушку и за сохранность собственной относительной свободы, как-то проще, и в голову не приходит мысль, что ты можешь доставлять какие-то неудобства ближнему своему, что ближнему может быть неприятно или больно, что он вообще может умереть, и даже по твоей вине.
Грустно жить, когда в белобрысую голову неожиданно приходит осознание того, что против собственной природы не пойдешь. Себя изменить невозможно – потому что нет полного контроля над собой, потому что четырнадцать лет жила, не сдерживаясь ни капли. Потому что дома не было всех этих сложностей, которые есть во внешнем мире.
И сейчас, застыв неподвижной темной фигуркой на грязно-белой простыне, Тайрин рассеянно думала о том, что не надо было делать и говорить добрую половину того, что она делала и говорила. Что надо было контролировать себя, а она совершенно не привыкла делать это в таком ключе. Что надо было подбирать действия и слова так, чтобы Мэтту было… проще.
Вообще грустно ловить себя на мысли, что хочется, чтобы кому-то было проще, несмотря на то, что тебе будет сложнее.
Номер…
- Мартина твоего, - усталый выдох. Кицуне прикусила губу, отводя все-таки взгляд от Мэтта и теперь смотря в пол. Устал… от непонимания. Многое, что очевидно для них, для белых, непонятно для нее. И еще больше того, что очевидно для нее, непонятно для белых. Никто из белых, кроме Мартина, об этом не думал. И Мэтт тоже не думал об этом.
А Тайрин… Тайрин просто не знала, что у людей бывают номера. Ей об этом никто не говорил никогда, и она искренне полагала, что у людей есть имена и прозвища, но номер… Мартин не говорил об этом. Надо было спросить, но позже, потом, когда врач уйдет обратно на ту половину. Люди, они думают, что девчонка знает больше, чем есть на самом деле, поэтому спрашивать надо потом. Тихонько. У Мэтта. И хотя бы раз в жизни попытаться сделать это так, чтобы было проще.
Чуть развернула ухо на движение Мэтта, услышала, что нога болит постоянно, даже когда он лежит, сморщила кончик носа. До крови впилась когтями в собственную кожу, учуяла солоноватый запах, потянув носом воздух, осталась неподвижна, хотя надо было зализать, спрятать. Двигаться нельзя, нельзя мешать. Снова превратиться в статуэтку из темного дерева.
Она помнила те моменты, когда Мартин говорил ей посидеть тихо. Тогда она так же застывала, смотря в никуда, думала о чем-то своем. Мартин был другом, она слушалась его почти беспрекословно, и Мартин знал это. Знал, но никогда не злоупотреблял этим, и за это кицуне была ему благодарна, потому что знала, что в большинстве случаев просто не сможет воспротивиться. Потому что совершенно другое восприятие этого акайрин или человека, которого ты называешь другом. У белых не так, конечно. У них вообще все не по-нормальному.
Врач что-то говорил Мэтту, и можно было бы сейчас закрыть глаза и хотя бы на несколько секунд провалиться в полудрему. Но потом будет сложнее вернуться к реальности, и Айритайрин себе не позволяла. В слова врача она не вслушивалась, это не имело смысла – она не все понимала. А разбираться не было совершенно никакого желания. Желаний вообще было всего три: вылечить Мэтта, выбраться отсюда и поспать. Именно в такой последовательности.
И, кажется, выполнимым пока было только первое.
Мы не трогаем врача… Что же, вообще никого не трогать? Скрывать эмоции, скрывать правду, скрывать свои чувства? Это же просто глупо. Если ударить, то становится много понятнее, чем если сказать. По крайней мере, на памяти Тайрин не было такого, чтобы слова были понятнее действий.
Врач что-то говорил… Говорил, и кицуне ждала, когда снова станет объектом внимания не только потому, что в любой момент может напасть. Хотя и это, конечно, было лестно. Лестно, когда тебя боятся, потому что боятся сильных…
Она всегда искала доказательство своей силы. Потому что надо быть уверенной в собственной победе. Вот только получалось все хуже и хуже…

Нулиэ, оло, андар, эста, оркона, арай, лир, утто, кайман, лэ. Нулиэ, оло…
Тайрин считала удары своего сердца, ничем более не обремененная. Считала удары и смотрела в пол так внимательно, что линолеуму, коим он был покрыт, впору было засмущаться от столь пристального взгляда и свернуться в трубочку со стыда.
Считала удары сердца, чтобы не думать о доме, чтобы не думать о силе и о том, что все грустно. Чтобы не думать о том, что страх снова может прийти и вонзить стальные когти в темную душонку, что все… может быть плохо. Что Мартин может не приехать.
Глупости. Мартин приедет, он не может не приехать. Ведь он же обещал, что приедет, если все будет плохо, надо только ему позвонить, чтобы он узнал, что все плохо. А Мартин не будет нарушать данное им обещание. Потому что друзьям не лгут. Потому что друзья всегда говорят правду, и то, что он приедет, было правдой. По крайней мере, хотелось в это верить.
- Сейчас почти восемь, - донеслись сквозь размеренный счет слова врача. Кицуне дернула ухом, но от созерцания пола не оторвалась. Восемь… Восемь – это значит утро, она помнила, Мартин иногда говорил «тебе надо проснуться в восемь». Белые спят долго… и она сама, кажется, начала привыкать к этому за полгода. И это было обидно. Почти так же обидно, как и то, что она начала называть себя «Тайрин», хотя теперь… теперь это было по праву.
Хотя об этом лучше не думать.
- Ну и если некоторые решат воспользоваться предложением и принять душ, то дверь вон та, - Тайрин пренебрежительно фыркнула, но с места не сдвинулась и взгляда не перевела. Желание бодрствовать было сильнее, по крайней мере, сейчас. Сейчас еще и не надо было мешаться… Не надо было, покуда врач снова не начнет переходить границы, которые он, видимо, очень любил перешагивать.
Наконец, врач скрылся на той половине кабинета, и Тайрин перестала сверлить линолеум тяжелым взглядом. Теперь можно было мешаться, можно было шевелиться и дышать – девчонка расцепила сплетенные в замок пальцы и быстро провела языком по тыльным сторонам ладоней, собирая выступившую кровь. Все это было неважным, почти не нужным, и она не уделяла этому много времени, хотя… хотя времени, в общем-то, было предостаточно.
Люди что-то еще говорили друг другу там, на своей половине, Мэтт расправлял сложенную простыню и укрывался, Тайрин опиралась ладонями о кушетку и следила за руками Мэтта, от нечего делать. Сколько еще времени надо сидеть здесь? Почему врач просто не может взять и вылечить Мэтта, чтобы можно было идти дальше, двигаться, кричать, ругаться… звонить Мартину, в конце концов. Люди – странные существа, куда страннее, чем акайрин, хотя и тех Тайрин считала не совсем обыкновенными. Особенными.
А врач ушел. Оставил своего охранника на той половине, за закрытой дверью, и ушел. Дверь как-то странно пискнула после его ухода, и кицуне ее понимала – двери врач тоже наверняка не нравился, вот она и выражала возмущение доступным ей способом.
Можно было встать и пройтись по этой половине кабинета, все осмотреть, обнюхать, повисеть на сетчатой стенке, показывая охраннику язык – совершенно по-детски. Можно было порассматривать склянки и коробочки, оставленные врачом на столе, ничего не понимая, но все-таки занимая себя чем-то. Скрашивая время… чтобы не уснуть. Нельзя, нельзя было спать!..
- Тайрин... – окликнул ее Мэтт. Девчонка дернула ухом, реагируя на свое имя, и уставилась на него, приподнявшего край простыни и сдвинувшегося к краю кушетки,  - давай сюда…
Бросив быстрый взгляд на охранника, Тайрин спрыгнула на пол. Ноги чуть затекли от сидения, но на это можно было не обращать никакого внимания.
Уже который раз за это короткое время она забралась на кушетку к Мэтту, села, подтянув к груди одну коленку и пристроив на нее подбородок. Мэтт позвал, и она пришла, покачивая свесившимся с края кушетки хвостом. Пришла и молчала – настолько было тихо в кабинете, такую тишину почему-то бывает обычно страшно нарушить, и даже шепот кажется ужасно громким. Она не любила такую тишину - та была слишком холодной.
Все так же сосредоточенно молча, Тайрин протянула руку и потрогала кончик уха Мэтта, зачем-то загибая его вперед. Теплое.
- У людей разве бывает номер? – через несколько секунд тихо осведомилась девчонка, отпуская ухо Мэтта. Тишину все-таки кто-то должен был нарушить…