Врач, кажется, не осчастливился обоими тайринскими заявлениями, потому как приподнял брови в каком-то удивлении и сказал:
- Вот как...
Тайрин глубоко вздохнула, на удивление терпеливо ожидая, пока врач осмыслит все, ему сказанное. Охранник-не-наседка в это время сверлил ее таким взглядом, будто она по меньшей мере должна снять с врача скальп, не медля ни секунды. Да они оба, кажется, этого ожидали... Как будто думают, что она будет шуметь, пока Мэтт спит. Нет, конечно, она могла бы сделать все это тихо, но запаха крови не уберешь, а он тоже умеет шуметь, он тоже хорошо чувствуется...
Считается, что если ты не можешь учуять запах крови сквозь что угодно, то ты плохой охотник. Мэтт же, она была уверена, не был плохим охотником. Ведь это ее Мэтт, а ее Мэтт точно не может делать что-то плохо. Ну, максимум, он иногда делает всякие глупые вещи, но (опять-таки иногда) ему можно это простить, при должном на то желании.
- Значит, ты его смогла убедить, - констатировал врач. Кицуне тихонько хмыкнула. Скорее, не убедила, а заставила, но это уже, наверное, мелочи, которых врачу знать не нужно. Пусть врач думает, что Мэтт ее безоговорочно слушается (как, к слову, и должно было быть в идеале, но ничто же не идеально, правда?). - Хорошо, - что-то типа итога. - Душ вот здесь.
Он открыл одну из дверей, за которой - Тайрин не преминула немедленно сунуть туда свой любопытный нос - действительно обнаружилась душевая. Иногда люди не врут, надо же. Подозрительно все это было, но можно было почти не обращать на это внимания. По крайней мере, пока, пока ситуация остается не критической, и необходимости снимать скальп/отрывать голову/делать что-то подобное нет. Тем более Мэтт наверняка бы не одобрил, если бы проснулся.
А он бы проснулся.
- Полотенца найдешь здесь, - продолжал врач усталым голосом. Он тоже не спал. Но загонять врача спать - это уже не тайринские проблемы, так что пусть его загоняет кто-нибудь другой. Тот же охранник-не-наседка, например, - одежду я оставлял для тебя в палате, - о, значит, надо заглянуть в палату. Интересно же, что там такого врач нашел, что можно бы надеть. Правда, Тайрин была почти уверена в том, что так и останется в прежнем - это же футболка Мэтта. А футболка Мэтта - это напоминание о самом Мэтте, хотя вот он, за дверью, спит. И так и неясно, что ему снится...
Вообще, это было очень рискованно и не совсем честно со стороны кицуне, оставлять его в одиночестве тогда, когда он не защищен в большей степени. Но оставлять его одного, когда он не спит, не хотелось еще больше, а потому на этот шаг пришлось пойти. Все равно Мэтт не узнает... впрочем, какой там, узнает, точно. Но хотя бы не будет намекать про хвост-ершик. Черт, и как она его простила за это сравнение...
- Боюсь, расчески мы для тебя сразу не найдем, - а вот это было уже грустно. Девчонка мельком подумала, что впредь надо будет таскать в кармане гребень, на подобные случаи. - Но я попробую, - благородно пообещал врач, правда, в глазах девчонки из-за этого все равно не поднялся. - И я принес вам с Мэтью обед.
- Обед? - Тайрин снова воззрилась на врача, засунув руки в карманы. - Где?
Это определенно был какой-то странный человек. Он чем-то еще Мартина напоминал, но Мартинт - он же хороший, и всех спасет. А этот...
- И еще, - Тайрин чуть склонила голову набок. - Пока я буду там, - она неопределенно мотнула хвостом в сторону душа, - не смей заходить в комнату. Мэтт спит, он устал, а ты его разбудишь.

Кажется, врач сдулся. Впрочем, Тайрин, наверное, это было даже на руку - тот не будет возмущаться или вообще что-то говорить такое, на что можно будет вспылить. А поэтому она стояла и так терпеливо-терпеливо смотрела, как врач безуспешно пытается пригладить волосы задумчивым жестом. И, кажется, становилось понятно, почему он вряд ли найдет расческу.
- Подносы я оставил в кабинете, - сообщил он; кицуне развернулась в сторону двери, пытаясь учуять запах, доносившийся из кабинета. Чуялось плохо, но все-таки пахло едой; такой, в которой, кажется, не было яда, что довольно ценно. Помнится, в первые дни в Америке она заставляла белых пробовать еду, которую они ей приносили, чтобы убедиться, что там нет яда - умирать не хотелось. Ни тогда, ни теперь. Умирать хотелось только один раз, и хвала богам, что этот момент был в прошлом.
Врач склонил голову к плечу; девчонка скопировала это движение, внимательно на него глядя. Он имеет сказать ей что-то еще? Наверняка какую-то глупость. Люди ничего умного обычно не говорят, в большинстве ситуаций. А эта ситуация вряд ли требовала от людей мощного мыслительного процесса с последующим изречением умных слов, а потому ничего такого Тайрин не ожидала.
Тем более врач все-таки сказал глупость.
- Не заходить, даже если ему вдруг станет плохо?
Тайрин сморщила кончик носа и фыркнула - чуть пренебрежительно, может быть, оттого, что все равно не ожидала ничего такого.
- Ему не станет плохо, - с железобетонной уверенностью сообщила кицуне, пока врач дергал веревку, которую Мартин называл галстуком, у себя на шее и снимал ее вовсе. - Он же спит. А когда спишь, все хорошо. Сон лечит, - с крайне умным видом поведала врачу Тайрин то, что говорил ей шаман, когда лечил ее после драки с каар-арданом, и, давая врачу понять, что разговор окончен, развернулась и ушла в комнату, закрыв за собой дверь и оставив в коридоре врача и охранника-не-наседку, которые наверняка снова удивились ее действиям.
Ну и пусть. Тем веселее.
Мэтт спал, и негромкий разговор из коридора ему, судя по всему, не помешал ни капли. Тайрин немного постояла у двери, наблюдая за его сном, а потом занялась поисками одежды, которую притащил врач. Одежда обнаружилась довольно скоро, и совершенно девчонку не впечатлила, а посему было решено сунуть ее обратно, и пускай лежит.
За дверью люди о чем-то поговорили, а потом послышались шаги. Запах врача стал незаметнее, тише, и кицуне пришла к выводу, что тот ушел. Какой-то шум - это охранник, кажется, смотрит коробочку с человечками, телевизор. Значит, можно было снова ненадолго оставить Мэтта одного, надеясь, что ему не приснится ничего плохого за то время, что ее здесь не будет.
Тайрин вздохнула, еще раз посмотрела на Мэтта и выскользнула за дверь, тихонько пробралась по коридору до душевой, прикрыв за собой еще одну, и эту дверь.
Здесь обнаружились и полотенца (как и было обещано врачом), и какие-то бутылочки-пузырьки (среди которых даже обнаружилось что-то знакомое еще по жизни в Америке), и через какое-то время созерцания этих бутылочек и пузырьков кицуне пришла к выводу, что жизнь, в общем-то, продолжается, даже несмотря на то, что у врача нет расчески. В конце концов, вчера она вполне себе распутала волосы рукой, хотя это и не лучший вариант.
Но лучшего не было.
Уже под струями воды темнокожее тело было тщательно осмотрено на предмет синяков и ссадин - начиная с тех, утренних, которые на коленках, и заканчивая новыми, приобретенными уже здесь, в этом странном доме, напичканном белыми людьми. Слегка повздыхав над всем этим, девчонка решила, что все равно заживет - раз уж раны от каар-ардана зажили - и перестала об этом беспокоиться.
Мокрый хвост, мокрые волосы, уши, плотно прижатые к голове... челка и пряди волос постоянно падают на лицо, приходится досадливо убирать их назад, хотя все равно непонятно, куда и зачем смотреть. Но это - неотъемлемое. Равно как и то, что пришлось снять подвеску с шеи и расплести прядку у виска, вытащив все бусинки и украшения, зажимая их и цепочку в кулаке, крепко-крепко, чтобы не осчастливить слив какой-нибудь побрякушкой.
Вслед за собственной тушкой была выстирана одежда - в чем-то же надо ходить, не в притащенной же врачом хламиде - крепко выжата и напялена, собственно, на себя обратно, дико мятая, но это не было особой проблемой. На этом, посчитав свой долг исполненным, Тайрин выползла из душевой в компании двух полотенец и снова зажатых в кулаке побрякушек. Совершенно не обращая внимания на поднявшего голову охранника-не-наседку, заползла обратно в комнату, пришла к выводу, что ничего за время ее отсутствия не изменилось, ничего плохого не случилось, и Мэтт по-прежнему спит, и утешилась.
Тайрин вздохнула, почесала кулаком с побрякушками нос и узрела на полу капельки воды, накапавшие с волос и хвоста. Упс, - она фыркнула, аккуратно выложила бусинки и цепочку на тумбочку, расстелила на кресле одно полотенце и уселась сверху, сосредоточенно вытирая вторым волосы и хвост, который все-таки хотелось вылизать. Но хвост был мокрый, а вода у белых - невкусная, и потому кицуне делать этого не стала, продолжая сушиться "по-человечески".
Наконец, она решила, что сойдет, и, сложив полотенце, пристроила его на подлокотник кресла, продолжая смотреть на Мэтта. Интересно, когда он проснется... Он, наверное, будет долго спать. А она будет ждать, ей больше ничего не остается. Ждать и хранить сны. А еще сны можно было делить...
Она спрыгнула с кресла и забралась на кровать, рядом с Мэттом, сначала просто сидя и внимательно на него смотря. Простудить его она почти не боялась - уже почти (ну почти...) высохла, и поэтому рядом быть было можно. А еще можно было пристроиться рядом, осторожно лечь, согревая прохладу еще чуть мокрой себя о спящее тепло.
Лежать, свесив с кровати хвост, и бездумно смотреть в лицо Мэтта. Так странно, она, кажется, еще никогда не смотрела на него на равных так близко... И на равных - это совсем по-другому, нежели снизу вверх, как обычно.
И тем интереснее.

Так смешно. Вот лежишь рядом, и видно, как у него ресницы чуть подрагивают, потому что снится что-то, что и сейчас поймать сложно. Зато можно отгонять плохое - своим присутствием, своим дыханием и своей душой, силы которой злые духи боятся, обходят стороной. Можно оберегать, почти осознанно, потому что нельзя, чтобы злые духи пришли.
А еще его дыхание слышно. Тихое такое, размеренное, сонное. Умиротворенное и умиротворяющее. И можно закрыть глаза и дышать в унисон, одновременно вдыхая и одновременно выдыхая, пытаясь сделать свое дыхание таким же легким, как у спящего. Можно делать много таких вот глупостей, наблюдая за тем, как Мэтт спит и ожидая того, когда он проснется, хотя и не хотелось его будить.
Он думал, она его разбудит, если вдруг что-то такое будет. Наивный. Тайрин хотела, чтобы он немножко выспался; она... волновалась за него. И смотреть на тени под его глазами, исчезающие теперь, было больно, равно как и на общий уставше-перенервничавший вид. Конечно, если бы надобности в сне не было, она бы ни за что не разрешила бы ему спать, оставляя его рядом с собой в бодрствующем состоянии. Хотя и в спящем, в общем-то, было неплохо. Правда, голоса не слышно, но зато можно смотреть долго-долго и сколько захочется, не обращая внимания ни на что больше.
Но Мэтт, кажется, понял, что она рядом, нахмурился, так и не открывая глаз и не просыпаясь полностью. Тайрин собралась было сползти с кровати, чтобы перебраться на кресло и не мешаться больше своим близким присутствием, но Мэтт попытался поменять положение своего тела относительно кровати, наткнувшись рукой на кое-чье плечо. Девчонка замерла, усиленно пытаясь прикинуться тумбочкой и мысленно ругая себя за то, что вообще пришла на кровать и помешала тем самым спать Мэтту.
Тот приподнял голову с подушки и открыл глаза, сонные. Так и не проснулся целиком. Уже хорошо; Тайрин, правда, прикусила губу, чтобы не фыркнуть - вид сонного Мэтта был забавен. И все равно, надо было дождаться, пока он закроет глаза и опять уснет, а потом уйти с кровати и присутствовать рядом уже на каком-то расстоянии, сократив его только тогда, когда Мэтт проснется окончательно.
Он что-то пробормотал, подвинулся и протянул руку, притягивая застывшую было Тайрин к себе. Она, кажется, даже дышать перестала, боясь сделать лишнее движение и позволяя пока обращаться с собой, как с плюшевым медведем, с которым иногда белые спят. Прижали, обняли, вытянули вторую руку, заснули снова. Кажется. Через пару мгновений только хвост на ноги пристроили, пощекотав жестковатой шерстью голые тайринские коленки.
Девчонка тихонько улыбнулась. Стало уютно и тепло, и надобности уходить уже не было - она отпала примерно тогда, когда Мэтт решил притянуть Тайрин к себе. Можно было лежать и рассеянно думать о том, что до того, как Мэтт проснется, она успеет им пропахнуть, и футболка, и волосы... И хвост тоже. И эта мысль почему-то грела душу.
Она закрыла глаза. Сейчас, если прислушаться, можно было почувствовать стук его сердца, хотя тот и был тихим и почти незаметным. Но ведь она-то была крепко прижата к мэттовой груди, а сердце было именно там, и... было слышно. Немножко. Тайрин, впрочем, хватало.
Стук сердца отмерял время, а она так и не знала, сколько его прошло. Просто лежала и думала о всякой ерунде, иногда ненадолго проваливаясь в дремоту. Наверное, было бы здорово спать вот так, в обнимку, но она не могла себе пока позволить это - все-таки их безопасность была сейчас ее проблемой.
Хотя хороша защитница, валяется тут в объятиях защищаемого объекта, трепетно прислушиваясь к его дыханию и сознавая, что ей... хорошо. Вот так. Хорошо знать и чувствовать, что Мэтт ее обнимает, пусть и сделал он это неосознанно - хотя оттого, наверное, даже лучше. Хорошо знать, что он... рядом. Даже в спящем состоянии. Просто хорошо.
Когда там, за дверью, послышались шаги, пришлось открыть глаза и навострить уши - кто-то подошел к двери, и можно было бы сходить выяснить, кто, но тогда пришлось бы шевелиться и тревожить Мэтта, который спит. По запаху получилось установить, что это охранник-наседка, который скоро отошел от двери, а потом и вовсе ушел. И снова шаги... кто-то еще пришел. Правда, к двери уже не подходил.
Можно было дальше проваливаться в полудрему в ожидании того, когда проснется Мэтт. Ну или того, когда случится что-то такое, что заставит Тайрин выбраться отсюда.

Время текло. Быстро или медленно - Тайрин не знала, уже давно потеряв ему счет. Впрочем, это и не было важным - она все равно не знала, сколько ждать. И ждала, так и ни разу не пошевелившаяся с того момента, как ее сгребли в охапку. Тело затекло, но двигаться девчонка себе не позволяла, не желая, чтобы Мэтт просыпался. Пусть спит... пусть спит, сколько хочет. До приезда Мартина, по крайней мере. Когда приедет Мартин, надо будет все-таки выбраться из объятий Мэтта, чтобы рассказать Мартину, что здесь происходило, и какие люди дураки.
Об этом, правда, тоже думалось лениво и неохотно, с периодическими перерывами на всякие глупые мысли, пропитанные умиротворением и какой-то странной, непривычной нежностью. И эти мысли встречались чаще, чем мысли о делах насущных вроде приезда Мартина и набития морды Ито, который так и не приходил. И хорошо, что не приходил...
А в какой-то момент почувствовалось, что Мэтт больше не спит. Дыхание стало глубже, а потом он несколько раз быстро вдохнул, видимо, принюхиваясь. И только теперь Тайрин позволила себе движение - открыла глаза и прижала ухо, смотря, как Мэтт улыбается, так и не открывая глаз. Ругаться наверняка не будет. И вообще, он сам виноват, сам прижал, сам обнял. А она только рядом посидеть хотела.
Если бы он ее не обнял, она бы, наверное, провалялась бы рядом совсем немного, и просто бы слонялась по этой комнате, еще раз пересмотрела бы коробочки с таблетками или, например, порисовала бы на планшете, который висел на кровати, ручкой, которую оставил врач. Врач бы потом ругался, и это было бы весело - рисовать Тайрин все равно не умела, а почеркать просто так было бы забавно, особенно учитывая последующую на эти черкания реакцию.
Но какое-то время назад Мэтт обнаружил ее присутствие и заграбастал себе под руку, а потому она и млела все это время, пока он спал. Но виноват все равно он. Вот так.
Мэтт провел рукой по ее предплечью и отодвинулся, ненамного - она по-прежнему при желании могла слышать стук его сердца, правда, уже не так хорошо. Отодвинулся и, наконец, открыл глаза. Пробуждение можно было считать завершенным, и, наверное, надо было уже уползать обратно в кресло с ужасно независимым видом. Если бы ее еще отпустили - ладонь Мэтта по-прежнему лежала на ее боку.
Он облизнулся; Тайрин подобрала хвост, укладывая его на кровать. Отпускать ее, видимо, не собирались - Мэтт поудобнее устроил руку на ее талии и так и ничего не сказал. Девчонка задумчиво смотрела в его лицо еще несколько секунд, а потом негромко констатировала очевидный факт, который в этой констатации абсолютно не нуждался:
- Ты проснулся.

- Угу, - согласился Мэтт с тем, что проснулся. А значит - проснулся точно и спать больше не собирается. Можно было со спокойной душой все-таки перебираться в кресло и заняться там распутыванием как раз окончательно высохших волос. Вот только это казалось ужасно непривлекательным аргументом - валяться рядом с Мэттом Тайрин нравилось гораздо больше.
Она и валялась. По-прежнему головой на его руке - наверняка она ему эту самую руку отлежала, но виноват-то сам. Не вытягивал бы руку - не отлежала бы. Так что при случае обвинений у девчонки было этому всему железобетонное по своей уверенности объяснение: сам виноват. Хотя, что-то подсказывало, он, наверное, и не отрицал бы этого факта.
- Сколько я проспал? - задал Мэтт откровенно дурацкий вопрос. У Тайрин не было часов, хотя и время по ним Мартин ее определять учил. На часах четыре палочки и восемь точек. А расстояние между точками или точкой и палочкой - один час. Или пять минут. И можно посчитать, при должном желании. А часов здесь не было, и потому ответа Тайрин дать на этот вопрос не могла.
Да и время плыло... Его, кажется, совершенно невозможно было отследить. Да она и не задавалась этой целью. Иногда время - штука неважная.
- Много, - подумав, изрекла кицуне и почесала нос. Наверное, Мэтт и в самом деле много спал - он же проснулся сам, она его не будила. Она вообще предпринимала все, чтобы его не разбудить, даже врачу голову оторвать пообещала.
И оторвала бы, если бы тот зашел.
- Никто не приходил? - продолжал интересоваться парень, посмотрев на дверь, за которой сейчас никого не стояло. Там, в коридоре, явно сидит кто-то новый, но кто именно - не было абсолютно никакого интереса. Потому что дурак, и этот тоже. Они тут вообще все дураки. Ну, может, врач не совсем. И усатый этот. А остальные - пфф...
- И давно ты тут?
- Примерно с того самого момента, как кое-кому захотелось пообниматься, - фыркнула Тайрин, наблюдая за тем, как Мэтт потягивается со сна, рыча и поскуливая. - Давно, - уточнила она, приподнимая голову и вытаскивая из-под себя руку парня, обхватив ее двумя руками чуть ниже локтя. Пристроила эту самую руку на кровать и снова уронила голову на подушку.
Вторую руку Мэтта, ту, которая все еще лежала на ее талии, она убирать не стала. И вообще, если бы не сохраняла в общении с ним остатки исчезающей от таких случаев гордости, то сама снова придвинулась бы близко, свернувшись в его объятиях. Страшно подумать, что делал с ней этот белый. И еще страшнее то, что Тайрин... не могла сопротивляться.
Странные вещи творятся.
- Врач приходил, тогда еще, - девчонка снова дернула ухом. - Он еду принес, она там, в коридоре. Остыла, наверное, - кончик хвоста пренебрежительно дрогнул. - И еще у него нет расчески, - и по этому поводу врач был дурак, правда, озвучивать это Тайрин не стала.
- И знаешь, - она как-то заговорщически улыбнулась. - Ты теперь не похож на Маал Ийо.

Нет, а вообще странно, что тогда она вспомнила именно Маал Ийо. Ведь было много чудовищ гораздо страшнее, и сравнение уставшего Мэтта с кем-нибудь из них было бы намного ярче. Но, видимо, обижать его не хотелось, да и не был он настолько страшен, чтобы называть его, к примеру, Атаму Ририаком. От последствий похожести на Атаму Ририака посредством сна так просто не избавишься…
Внаглую выдергивая ее из мыслей о мифических чудовищах, Мэтт вдруг пощекотал ее за бок, заставив дернуться и фыркнуть, не удержавшись. Хвост тихо стукнул по кровати; Тайрин даже удержалась от того, чтобы не врезать Мэтту куда-нибудь в не похожее на морду Маал Ийо лицо, увеличив тем самым схожесть снова; просто перехватила его руку со своей талии, чтобы больше не щекотался. Ульвиган Наджаррах, как ни странно, боялась щекотки.
- Эх, а я так надеялся Ито напугать тем, что я как Маал Ийо, - вздохнул Мэтт. Кицуне поморщилась – при любом раскладе до Маал Ийо ему было далеко, и Ито не напугался бы. Ито можно было бы напугать нападением, из-за спины. Вот тогда бы он испугался, и закричал бы, и можно было бы набить ему морду, как уже давно хотелось, потому что он таскал ее больного акайрин туда-сюда. Дурак.
Впрочем, Ито, может быть, это понял, а поэтому и не приходил все то время, пока Мэтт спал. Потому что боялся. Все люди боялись, иначе не держали бы их под стражей – охранник, нарисовавшийся за дверью, бдел за ними с удвоенной силой. Тот, прежний, не-наседка, он был как-то спокойнее, сидел себе смотрел коробочку с человечками и никого не трогал.
Сколько же времени прошло?.. И когда Мартин приедет?.. Надо найти врача и спросить у него, он точно должен знать. Только врач куда-то ушел, и непонятно, куда именно. Можно, конечно, найти, хотя Мэтта по-прежнему не хотелось оставлять одного. У него все-таки нога болит. Наверное. А может быть, прошла уже? Он же лежал. Лежал и спал, а сон ведь лечит. Особенно если верить в то, что лечит. Шаман говорил, что вера – это важный фактор успеха.
Тем не менее…
- У тебя бы не вышло, - Тайрин разжала пальцы, когда Мэтт приподнялся на локтях, что-то высматривая за ее спиной. Приподнялся, а потом потянулся, как выяснилось, за своими палками, прямо через нее. – Маал Ийо страшнее, - авторитетно заявила Тайрин, прижав уши, когда одна из палок грохнулась на пол. Вторую Мэтт все-таки подтащил поближе, несмотря на то, что для этого приходилось перегибаться непосредственно через кицуне.
Она задумчиво уставилась на эту самую палку, запоздало подумав, что так и не успела их рассмотреть, пока Мэтт спал. О том, кто виноват, она даже думать не стала – все равно все было понятно, и как-то очередной раз в этом убеждаться…
- Тайрин... А у Мартина, у него жена, дети есть? – Мэтт сел, придерживая свою палку. Тайрин вздохнула, перекатилась на спину, нащупала на полу вторую палку и, тоже приведя тело в сидячее положение, внимательно ее теперь разглядывала.
- У него есть жена, - девчонка так и не отрывалась от созерцания палки. – Одна, - впрочем, уточнила она. – Ее зовут Эшли, и она врач.
И оттого, что Эшли была врачом, ей можно было иногда жить у Мартина. И это было хорошо – тогда можно было прыгать на кровати и вопить вместе с Эшли всякие английские песни, подпевая голосам из коробочки. Весело. Хотя и непривычно.

А Мартин ругался - он был против прыгания на кровати, и говорил, что когда-нибудь кровать не выдержит. А когда уходил, они с Эшли все равно прыгали, и им было весело. С Эшли вообще было весело, когда она была не на работе. Несмотря на то, что она не знала языка Тайрин, и с ней приходилось говорить на английском. Сначала было сложно. Но и сначала было не так весело...
- А у тебя на родине, значит, разрешено несколько жен? – уточнил Мэтт. Видимо, для него тоже было обыкновенным то, что жену можно иметь только одну. Хотя кицуне иногда слышала, как белые говорили что-то вроде "она - его вторая жена", а значит, иногда так бывало. Но, видимо, редко. У белых вообще все ужасно по-неправильному, и если жена одна... И детей мало. И род маленький, узкий, а это уже совсем как-то глупо. Тайрин пыталась как-то понять, почему так, но не смогла, и Мартин объяснить не смог.. Пришлось принять, как данность.
Хотя нет, в каком-то плане это и удобно. Что муж принадлежит только тебе, и никогда не разделит постель и кров с одной из других жен. Кайлигайлен говорила, что ей было очень обидно, когда ее муж хотел взять вторую жену. Правда, эта несостоявшаяся вторая жена скоро умерла на охоте... А Тайрин, честно говоря, подозревала, что это не дело лап зверя.
Кайлигайлен была единокровной сестрой Тайрин. У них была одна мать, вторая жена великого вождя племени Наджаррах.
- Ага, - девчонка кивнула, облокачивая палку о кровать. - У моего отца... - она замолчала в секундной задумчивости, - шесть жен.
А еще у отца было тринадцать дочерей и один сын. Некоторые считали, что это проклятие племени Юко-Рамман, которых дед отца Тайрин победил когда-то там давно и забрал всех здоровых и сильных мужчин в рабство. А сама Айритайрин была склонна считать, что отцу просто не повезло. А братскую конкуренцию Эйрану вполне могла составить она сама - они были ровесниками. И Эйран никогда не дрался один на один с каар-арданом.
Но очень хотел, и ходил в лес, который за водопадом, в одиночку, таким образом ставя племя под угрозу остаться без будущего наследника.
- Эта Эшли, она к тебе как относилась?
Эшли... Тайрин вздохнула, начиная осторожно распутывать растрепанные после душа и дремы волосы. Торопиться все равно было некуда...
- Она была почти как друг, - определилась с отношением Эшли к собственной персоне кицуне. - Она очень хотела, чтобы я осталась в Америке, и говорила, что будет скучать, - она дернула острыми плечами. Когда Мартин и Тайрин поехали в аэропорт, место, где живут белые железные птицы, то Эшли, когда прощалась, кажется, плакала - у нее были большие покрасневшие глаза, и она постоянно кусала губы. И еще тогда от нее пахло бумажными салфетками, а не лекарствами или цветами, как обычно.
- Эшли хорошая, - подытожила Тайрин и потыкала Мэтта пальцем в предплечье, свободной рукой держась за полураспутанную прядку. - Ты хочешь есть?

- Есть? - переспросил Мэтт, и она кивнула, так и держа полураспутанную прядку в пальцах. То, что уже было распутано, забавно пушилось; кончики светлых волос щекотали ноги, было немножко смешно, и хотелось бы убрать волосы, если бы она не знала, что они снова будут вот так свисать, электризуясь, цепляясь за футболку и щекоча ноги.
Так было всегда.
- Так, немного, - ответил, наконец, Мэтт. А ведь они оба не ели с того самого момента, как покинули крышу... А это было, кажется, безумно давно. Вчера. Для нее вчера, и для Мэтта вчера. Как же хорошо все-таки, что он поспал наконец-то... - А ты?
- Не знаю, - Тайрин пожала плечами, все-таки дорасплетя прядку и продолжая распутывать волосы. Насчет собственной потребности в какой-нибудь еде желудок молчал, и это, в принципе, было странно - обычно он не стеснялся в высказываниях, а еда была и в самом деле давно. - Может быть, - распространила свое "не знаю" кицуне, продолжая с ужасно сосредоточенным выражением лица возиться с волосами.
Тем не менее, она заметила, как Мэтт протянул руку, пропуская длинную прядь светлых волос сквозь пальцы. Тайрин тихонько улыбнулась. Светлые волосы и светлая кожа... Непривычное для Тайрин сочетание. Никто из белых не дотрагивался до ее волос подобным образом - она не разрешала, и, к слову, Брукс пострадала именно из-за этого - из-за того, что хотела дотронуться. А Мэтту она разрешала. Ему вообще... много было можно.
Ей почему-то казалось, что когда-нибудь Мэтту станет можно вообще все. Примерно так же, как ей - ей самой было можно все. Кроме проигрывать, конечно. Проигрывать по-крупному нельзя никому и никогда... Иначе - потеря смысла и смерть. Смысл нельзя терять, потом будет безумно сложно найти новый. Ей самой подсказал Мэтт, но ведь никто не обещает того, что Мэтт снова окажется рядом, если она вдруг потеряет смысл во второй раз.
А хотелось, чтобы Мэтт был рядом вообще всегда. Тот момент, когда она могла себя от этого одернуть, прошел уже давно...
- Боли, как тогда, больше не было?
- Не-а, - девчонка перехватила руку Мэтта, внимательно проверяя зализанные утром царапины. Крови не видно... спрятала хорошо. - На твоей коже легко видно царапины, - заметила Тайрин задумчиво, осторожно проводя пальцем по спрятанным царапинам, а потом, отпуская руку, вскинула голову, вглядываясь в царапины на щеке. - Особенно когда их много, - она подалась ближе к Мэтту, разглядывая царапины на щеке с близкого расстояния. Для вящего удобства, правда, пришлось опереться ладонью о его плечо. - И шрамы тоже, - она помнила, что следы останутся, так врач сказал. - Ты злишься, что следы останутся?..

Опираться ладонью, но не цепляться пальцами, когтями. И так слишком много царапин на его плечах - начиная теми, которые она оставила тогда, на крыше, и заканчивая другими... Высвобожать кровь, алый запах... нет, нельзя. Увидят другие. А они не должны.
Им и так слишком хорошо видно эти, на щеке. Четыре темно-багряные полосы, следы от когтей. Спросил, ненавидит ли отца... Наверное, теперь за подобный вопрос она не стала бы его бить. Не хотела причинять боль намеренно, боялась, осторожничала... для нее самой это было непривычно, очень, и она не знала, что с этим делать, как к этому относиться. Чувство беспокойства за Мэтта. И оно было частью чего-то другого, чего она не понимала совсем.
Мэтт чуть повернул голову; Тайрин быстро посмотрела в его глаза, перехватывая взгляд, и вернулась к сосредоточенному созерцанию царапин. Близость ее, кажется, не смущала, только уши прижались к голове, и кончик хвоста легонько постукивал по простыне. Нет, видимо, все-таки... и это было чуть иначе, чем дремать, чувствуя, как Мэтт ее обнимает.
А может быть, иначе совсем.
- Нет... - он не злился, что останутся следы. Она тихонько выдохнула - немного чувствовала себя виноватой, хотя и язык показала тогда, когда узнала, что шрамы останутся. А быть может, Мэтт, как и Тайрин, тоже любил шрамы, несмотря на то, что они у него легче заметны - светлая кожа. Почти белая по сравнению с ее - черное и белое.
Черное с белым смотрится дивно...
- Да и какие там следы...
Будут четыре едва заметных белых полосы, к которым когда-нибудь можно будет невесомо приложить пальцы - кончики пальцев встанут точно на края этих полос. Наверное, если не приглядываться, то будет и незаметно, а знать о том, что эти следы там есть, будут только они вдвоем: Мэтт, который их носит, и Тайрин, которая их оставила.
И можно будет вспомнить о том, как все это началось. И о том, что хорошо, что тогда, у ворот, она не допрыгнула до Мэтта и не убила его, хотя и могла. А потом, на озере, он сказал, что для того, чтобы он ее не сдал, ей надо его либо убить, либо быть всегда рядом. Всегда.
- Память о тебе, - Мэтт легонько ткнулся лбом в ее лоб. Память... а зачем о ней? Она же будет рядом, всегда. А когда рядом, тогда не надо вспоминать, тогда надо жить тем, что происходит. Тайрин на секунду прикусила губу, задумываясь. Мэтт ведь не собирается от нее куда-нибудь уйти? Если и соберется, она все равно пойдет следом... Не отвяжется ведь. И мысль эта была такой довольной-довольной, что даже как-то смешно.
Всегда.
Мэтт вдруг притянул ее к себе, обхватывая одной рукой за плечи. Тайрин, до этого стоявшая на коленях рядом с ним и не успевшая соориентироваться, осела на колени и теперь смотрела на Мэтта снизу вверх, как обычно. Кожу над бровью обожгло коротким прикосновением губ и дыхания. Почти как тогда, когда она потеряла смысл...
Она чуть сильнее прижала уши, ловя взгляд Мэтта, заглядывающего в ее глаза. А его - светлые такие, и как будто прозрачные, и, наверное, если долго смотреть, можно душу увидеть. Белые ведь считают, что в глазах видно душу, да?
А еще если долго смотреть, можно забыть, что вообще происходит...
- Айритайрин...
Так непривычно слышать от него свое полное имя. Свое настоящее имя, которое она потеряла... Можно, наверное, путаться, что настоящее, а что - нет.
- Тайрин, - чуть помедлив, поправила его она.
Потянулась вверх, насколько смогла из такого положения. Полуприкрыла глаза, легко касаясь губами его подбородка. Колючий.

Чувствуя, как рука скользит от плеча к талии, по чувствительной спине, сквозь футболку - под пальцами острые лопатки, каждый позвонок... И тот самый шрам, которого она запрещала касаться, но это было уже не важно. Она запрещала когда-то давно, безумно давно. Тихонько, незаметно вздрагивая и замирая, застывая на несколько секунд, но не деревянным изваянием, а живой, настоящей.
О подбородок она все-таки укололась и, когда отстранилась, облизала губы зачем-то. Колючий. Пальцы чувствуют это совсем не так, как губы, иначе... Тонкая светлая кожа, под которой бьется жизнь, в крови, алая... Тайрин отчего-то, когда перестала тянуться вверх и снова опустилась, рассеянно смотрела на бьющуюся артерию на шее Мэтта. Губы чувствуют совсем иначе, чем пальцы...
В его шею было смотреть легче, чем в глаза, почему-то. Она вдруг почувствовала, что то, что она сейчас сделала... было чем-то таким, чего стоило, наверное, даже смущаться, хотя это чувство было ей почти незнакомо. И если бы могла краснеть...
А кровь под кожей бьется быстро-быстро, и притупленным, размягчившимся чутьем ощущается желание. Сейчас не чувствовалось ничего, кроме Мэтта рядом с собой, Тайрин не услышала бы ни шагов за дверью, ни чьего-либо голоса, и не почувствовала бы и этого желания, если бы оно не исходило от... от Мэтта. Она действительно не подозревала, что... может так действовать на него.
Что все эти прикосновения, близость, даже стук сердца...
- Колючий? – Мэтт улыбнулся; она подняла голову, вглядываясь в его лицо. Было странно подумать, что вот сейчас он смотрит на нее и улыбается, а на самом деле у него внутри бушует и клокочет то самое, что чувствовалось ею особенно остро при взглядах мужчин племени на нее, и что сдерживаться, как и им, трудно... А ему - нужно ли?..
- Колючий, - согласилась Тайрин. Мэтт так и держал ее, рукой за талию, поверх мятой футболки, и внешне был невозмутим вовсе, что можно было и не верить, если бы не частый стук сердца и не приглушенно ощущаемый запах. Она уже чувствовала его у белого, но давно, очень давно, прошлым утром, которое, кажется, было триста лет назад.
А может и больше.
Тогда ведь все было совсем иначе...
И она была другой, изменяясь теперь под вот этими самыми руками, которые заставляют ее чуть ли не плавиться, как свеча, вместе с воском теряющая гордость, эгоистичность и прочее, что с ней неразлучно... было. А чужое желание захлестнуло с головой, и такого не было никогда раньше. Может быть, теперь это потому, что Мэтт - ее, и его желание тоже принадлежит ей?
Странно это было...
- Подожди, - она, щурясь, посмотрела Мэтту в глаза, а потом, незаметно из-за темноты кожи покраснев, что не было на нее похоже абсолютно, поднялась на колени. Мягкие, вкрадчивые движения, одна рука обвивает шею Мэтта, а вторая ложится ему на сердце, ладонью с растопыренными пальцами. Любопытство - оправдание проступившим сквозь гордость желаниям, и при случае можно будет себя простить.
Она всегда прощала.
А вот Мэтт... простит ли?
Немного поколебавшись, краснея, прижимая уши, поцеловала в уголок губ осторожно, с несвойственной ей робостью. Айритайрин тоже умеет быть застенчивой, иногда.
...наверное, на чужие царапины все-таки лучше смотреть издалека.

Сердце под ладонью бьется. Сильно, часто, и именно она была этому виной. Никогда так близко... Никогда не чувствовать так ясно. Когда между сердцем и ладонью только и преграды, что кожа и ребра. И казалось, что если сейчас сжать эту ладонь в кулак, можно порвать кожу, проломить ребра и схватить это бьющееся сердце, впиваясь когтями.
Ты вырываешь сердце у врага... А Мэтт не был врагом. Мэтт далеко не был врагом...
Прикосновение губ - пробовать, ужасно смущаясь собственных действий, но сгорая и от любопытства, и от того, что гордости больше нет и хватило сил сделать что-то такое, чего она никогда бы не сделала, оставаясь со здравым рассудком и твердой волей. Хотя и можно все... Всегда было можно все.
Немного кружилась голова, от того, что она сделала. Кружилась голова, но это было не так, когда темнота близко. В темноте нет Мэтта, а теперь - вот он, рядом, хотя и убрал руку с талии. Хотел уйти, но она... не дала. Потому что нельзя уходить.
Она отстранилась, но не успела убрать руки, осознать происходящее и перебраться куда-нибудь в кресло, чтобы занять себя чем-нибудь и привести мысли в порядок. Не успела осознать и то, что волна желания прошла, закончилась, а она сама все еще тлела, хотя казалось что - пылала, по-прежнему темная с красными отсветами румянца на скулах. Уши были почти не видны в не до конца распутанных волосах, настолько сильно они прижались.
Мэтт отвел голову назад, смотря в ее лицо; Тайрин снова быстро облизала мгновенно пересохшие губы, пытаясь поймать за хвост мысль о том, что надо убрать руки и убраться.
- Тайрин, - правое ухо в волосах дернулось, - больше не надо...
- Почему? - мгновенно заинтересовалась девчонка, только спустя две секунды осознавая, что это фактически была просьба уйти. Мэтт не хочет, чтобы она так делала, Мэтту не понравилось, он не хочет больше чувствовать желание и совсем не хочет того, что могло бы быть потом. Хочет его тело, но Мэтт - нет. Значит, больше не надо.
Вместе с осознанием того, что больше не надо, пришло чувство какой-то даже обиды, которую, вопреки всему, нельзя было выказывать внешне. Тайрин убрала руку с шеи Мэтта, а от сердца отняла с величайшей осторожностью, чтобы не поцарапать кожу, хотя сердце, по-прежнему бившееся часто, можно было достать. Вонзить когти, и...
Она соскользнула с кровати на пол, на нетвердых почему-то ногах, сдула со лба челку и забралась в кресло, устроившись в нем по-турецки. Старательно делая вид, что ничего не произошло, что она не чувствовала желания Мэтта, что не загоралась им в ответ и не лезла к нему с ненужными нежностями, маскируя их любопытством.
Но реакция была, и с обеих сторон. Было жарко... где-то под ребрами, и если бы еще немного - то жар затопил бы все тело, и это было странно, потому что неиспытанно ни разу. Она знала, что это, знала, как это... она должна была выйти замуж, летом, и была бы первой женой у младшего сына Охатулу, а потому ей никак нельзя было пугаться этих чувств или чего-то еще, чтобы будущий муж не беспокоился. Но она как-то не представляла, что это... так.
Когда чувствуешь, как рука скользит по спине, и хочется прогнуться, и... Тайрин сильно прикусила губу, машинально расплетая волосы. Нельзя. Нельзя думать, нельзя касаться губами и обнимать самой. Потому что Мэтт может ее прогнать, она не уйдет, конечно, но разозлится, и кому-нибудь будет больно.
Дышать размеренно, перебирать волосы и смотреть куда-то в стенку, тихо-тихо намурлыкивая себе под нос какую-то песенку на родном языке. Что-то было? Ничего не было.

Дыхание понемногу выровнялось, и не приходилось уже заставлять себя дышать ровно и спокойно. Сердце снова стучало в нормальном ритме, не полыхало жаром, и Тайрин успокоилась, отошла от только что пережитого, приходя в обычное свое состояние. Можно было заниматься делами насущными - распутыванием волос, приглаживанием хвоста и мыслями о еде, которая до сих пор там, в коридоре. Надо было пойти и принести ее сюда, ведь Мэтт хотел есть, а ходить ему больно.
Врач говорил, что надо лежать...
Почувствовав движение и услышав знакомый стук, кицуне нашла взглядом вставшего Мэтта, нашла и дернулась было тоже подняться, спросить, куда, зачем, почему, и если за едой или, например, за тем же врачом, то усадить обратно и сходить самой. Но вставать не стала, избегая что-то говорить, или, упаси Траис-таптоп, находиться в непосредственной близости. Хотя это явно противоречило утверждению "ничего и не было", в котором она себя почти убедила.
Так что Мэтт вышел в коридор один.
Песня была длинной, про то, как великий воин Тара'Калакас одержал победу над тремя воинами из племени Мми-Дорок. Тайрин знала эту песню, кажется, всю свою жизнь, и в детстве, когда играла, любила представлять себя этим самым Тара'Калакас, особенно в тот момент в песне, когда он отбрасывает копье и нож, и выходит сразу против троих, не имея ничего, кроме когтей и клыков. Острый взгляд, и запах крови и паленой от жара битвы шерсти...
Вот только сейчас текст почти не воспринимался, и половину слов девчонка пропускала, заменяя это невнятным "мыр-мыр-мыр". Почему Мэтт все-таки сказал, что нельзя так делать... Разве есть в этом что-то плохое? Мужа у нее все равно никогда не будет, младший сын Охатулу наверняка женится на Вакдарэд, ей как раз сейчас должно быть тринадцать, а два года - это сравнительно небольшое время, можно и ждать... А ей, Айритайрин, хранить себя не для кого, так почему же... нельзя?
Мэтт белый. Он целиком и полностью принадлежит ей, несмотря на то, что белый, а может быть, даже и отчасти потому, что белый. И она тоже, как бы это не било по восстановившейся от наваждения гордости, принадлежит ему, позволяет касаться, удерживать от каких-то поступков, запрещать... Запрещать. И она не будет так делать. Если Мэтту от этого больно душе.
Ему ведь... не должно быть больно, правильно?
Дверь приоткрылась, и в комнату, громко грохоча, втолкнулась тележка с едой; Тайрин коротко зашипела на неприятный звук, покосилась на Мэтта, закрывавшего дверь, вернулась было к возне с волосами... но тут подал голос новый охранник. Тайрин выбралась из кресла, бесшумно подходя к двери на тот случай, если придется бить морду охраннику. У Мэтта палки, ему наверняка будет неудобно это сделать самому. Хотя если бить палкой...
Бить морду не пришлось. Мэтт и охранник недолго поговорили, а потом Мэтт ушел, видимо, в душ. Но запах его, как запах ушедшего, например, врача, не растворился, не исчез. В этой комнате слишком хорошо пахло Мэттом, да и сама Тайрин, пока он спал, тоже успела пропитаться его запахом. И это грело душу, заставив от осознания этого довольно мотнуть хвостом.
Хорошо носить с собой родной запах...
Она вернулась в кресло, вплетая в прядь у виска бусинки и украшения. Песня уже не мурлыкалась, и можно было думать, например, о том, что совсем скоро приедет Мартин, которому, наверное, лучше не рассказывать о том, что недавно было, и не интересоваться, почему так. Он, конечно, однажды спрашивал насчет ее осведомленности о запахе желания, его причинах и последствиях, но ему было явно неудобно об этом говорить, а чтобы Мартину было неудобно, было нельзя. Вот и теперь наверняка не надо будет говорить. Есть ведь проблемы много важнее.
Экран. Кто-то ее ищет. Еще один белый, которому надо будет набить морду. Которого надо найти сначала, и...
Нет, а можно будет рассказать Эшли, когда они вернутся в Америку... Эшли тоже спрашивала, правда, спрашивала про младшего сына Охатулу и очень интересовалась, выказывал ли младший сын своей невесте свою симпатию. Младший сын не выказывал. Тайрин он вообще мало интересовал, и тогда, полгода назад, казалось, что до свадьбы еще целая вечность, и можно было драться с сестрами, дразнить Эйрана и заниматься прочей ерундой. Свадьба просто маячила на горизонте как что-то неизбежное, и Тайрин ни разу не думала о том, что будущий муж мог бы тоже вот так ее касаться, и...
Младший сын Охатулу - не белый. У него длинные волосы и длинный хвост. И длинные когти. Наверняка от его прикосновений оставались бы царапины, вот как у Мэтта от ее когтей, только там были бы длиннее и глубже. Странный младший сын Охатулу. На нее бы точно не действовало так его желание.
Наконец закрепив на прядке последнюю бусинку и потеребив оставшуюся на кончике прядки кисточку, Тайрин застегнула на шее цепочку и слезла с кресла, намереваясь ознакомиться с едой. Младший сын младшим сыном, а есть что-то надо.
Еда была странной. В коробочках. Коробочки легко открывались и содержали в себе нечто действительно остывшее, но пахнущее вроде съедобно, хотя, конечно, не так вкусно, как могло бы быть. В общем, еда у врача была примерно такая же, как и одежда, которую он предполагал ей выдать - сносная, но непривлекательная.
Тайрин сморщила кончик носа и решительно ушла к кровати, деловито поправив на ней сбившееся от возни белье. И забралась в кресло - ждать Мэтта.

Полночь... за полночь. А тогда, еще до темноты, было восемь часов утра. Прошло много времени, и скоро должен приехать Мартин... И все это закончится. И искать люди будут ее только тогда, когда разрешит Мартин, и ни в коем случае не будут делать сильный сигнал. Хотя люди - идиоты, с них станется... Ведь Мартин же наверняка говорил тому недоубитому белому, а тот не послушался.
Она сама слушалась Мартина почти беспрекословно, и в последние два месяца у белых было сильно меньше проблем из-за нее, нежели раньше. Иногда без проблем скучно, хотя Мартин и занимался с ней каждый день чем-нибудь таким, что чаще всего скучным не было. Или они бродили по улицам с каменными домами, или сидели в парке на скамейке и говорили друг другу, что думают про мимо проходящих людей. У Тайрин чаще всего мимо проходящие были дураками и слабаками, а у Мартина - образованными и общительными, и когда они возвращались домой, и Эшли спрашивала Тайрин, чем она занималась сегодня (это был обязательный ритуал еще с того самого момента, как она более-менее научилась говорить по-английски), а она сообщала про дураков и слабаков, Эшли много смеялась, а Мартин качал головой. Эшли вообще часто смеялась над тем, что делала Тайрин, но смеялась незло, а потому ей это прощалось.
Иногда Арьялу Ульвиган Айритайрин умела прощать. Особенно друзей, которых во внешнем мире было слишком мало. Хотя ей и не надо было много, особенно людей - они все дураки и слабаки. Это ей просто повезло, что ее люди оказались хорошими.
Скоро приедет Мартин...
Тайрин вздохнула, приглаживая ладонью пушащиеся и грозящиеся снова спутаться волосы. Надо будет сказать врачу, что он - дурак, расческу так и не принес. Может, потому, что ее у него и нет. Вдвойне дурак тогда. Люди ведь тоже расчесываются! Ну, не расчесываются только бесшерстные, им расчесывать нечего. А у врача шерсть была, лохматая очень. Сразу заметно, что расчески нет.
А вообще на самом деле хорошо, что врач не приходил. И что этот Ито не приходил. Не приходится никому бить морду, и можно тихонько сидеть и ждать Мэтта. И Мартина ждать тоже... Только Мэтт вернется намного раньше, чем приедет Мартин.
За дверью хлопнула другая дверь и раздался знакомый стук - Мэтт возвращался. Тайрин потянула носом воздух, пытаясь поймать чуть изменившийся запах, уставилась на дверь в ожидании, когда обладатель запаха войдет.
Открылась дверь, зашел Мэтт на своих палках, снова закрыл дверь. Взгляд блестящих черных глаз переместился на его лицо. Пришел. Вернулся. И можно не думать о том, что было недавно, потому что это все неправильно и давно.
- Все нормально? – зачем-то поинтересовался Мэтт. Тайрин оглянулась, ненормальностей, кроме невкусной еды, не нашла, и кивнула, чуть покачиваясь в кресле. – Ты чего не поела?
- Тебя ждала, - пояснила девчонка, выбираясь из кресла и подходя к тележке. - А зачем коробочки? - поинтересовалась она, еще раз окинув взглядом предложенную еду, и, все еще ее разглядывая, без паузы, по своему обыкновению, продолжила. - И я хочу, чтобы ты сел.

- Я даже лягу, - сообщил Мэтт, и Тайрин недоуменно на него покосилась. И как он собирается есть теперь, лежа? Белые же вроде не едят лежа, это как-то странно. Ненормально. Белые, конечно, ненормальные, но не настолько же. А Мэтт вообще по умолчанию был признан адекватным и хорошим, и совершенно точно есть лежа не мог.
На своих палках Мэтт добрался до кровати; кицуне, немного подумав, подтащила к ней тележку с едой, рассудив, что если Мэтт будет лежать и не будет есть, то есть будет она. Только главное не увлечься. Акайрин тоже надо кормить, а то будет петь песни животом. И, к тому же, быстрее придет в негодность - а она что, зря его спать тогда загоняла?
- А в чем, по-твоему, он должен был принести еду? - для Мэтта, видимо, еда в коробочках была привычным делом. А вот Мартин никогда не приносил еду в коробочках... Ага, кто-то из них точно странный. Тайрин пока не могла определиться, кто именно.
- В тарелке, - невозмутимо отозвалась девчонка, забираясь с ногами на кровать к лежащему Мэтту. - Люди же тоже едят из тарелок? - полувопросительно, полуутвердительно. Может, здесь какие-то не такие люди.
Устроившись и уже по какой-то привычке пристроив пушисто-растрепанный хвост на ноги Мэтта, Тайрин принялась изучать содержимое коробочек, прикидывая, что можно взять. Пахло все равно одинаково непривлекательно (это удручало, кстати), и можно было бы цапнуть что-нибудь наугад. А вкусная еда на крыше осталась...
Так и не успели доесть...
- Тайрин... А сколько тебе лет? - поинтересовался вдруг Мэтт. Тайрин, задумчиво в это время нюхающая одну из коробочек, решительно закрыла коробочку и взяла другую с благим намерением понюхать и ее. Хотя, конечно, можно было заставить Мэтта перепробовать все, и потом цапнуть самое вкусное, если оно тут, конечно, вообще есть.
- Пять от второго десятка, - там, дома, в таком возрасте она была бы уже давно и прочно замужем и, наверное, носила бы под сердцем ребенка. А здесь, во внешнем мире, казалось, что пять от второго десятка - это так мало, просто ужас как. Быть может, потому, что она теперь вечно ребенок. Шаманов у белых нет, и не предвидится.
Глупые белые, пфф.
- А ты есть будешь?

Эти сутки тянулись бесконечно медленно. Иногда казалось, что проще было пойти пешком, а не лететь на самолете - совершенно абсурдная мысль, которую высказывала во время перелета Тайрин. Тайрин, которая где-то там, в этой странной школе, чуть не убила человека.
Не хотелось верить, что все полгода обучения пошли прахом. Она не могла кидаться на людей просто так. У нее должна была быть причина, которую японцы досконально так выяснить и не смогли. К девочке надо было привыкнуть, к манере общения, к ее поступкам...
Бесконечно медленно... Когда пришлось пересесть на поезд, то, кажется, стрелки на часах стали двигаться чуть быстрее. Ближе к разгадке тайны, к разрешению проблемы. Чем ближе - тем сильнее начинает давить в висках. Нервы и отсутствие сна делали свое дело, но заснуть за эти сутки не представлялось совершенно никакой возможности - не давали мысли, упорно прокручивающиеся в голове по десятому, а то и по двадцатому кругу.
Младший научный сотрудник с каким-то незапоминающимся именем запустил поисковое устройство, ночью, хотя Тайрин была на территории школы. А она в компании некого парня, ину, чуть не убила этого сотрудника. Нет. Не складывается. Ведь столько было разговоров про то, что это - необходимая мера, что надо немного потерпеть и дождаться человека с устройством...
Она ведь не пыталась бежать?
После поезда - присланная из школы машина с молчаливым водителем, слабо говорящим по-английски. Ожидание. Нетерпение.
В школе, как ни странно, его повели не к администрации, а в центр службы безопасности. Уже там - разговор с неким Ито-сан, до неестественности бодрым в пятом часу утра. И, глядя на этого человека, Мартин почувствовал себя совершенно несобранным и неприспособленным к работе. Далее - довольно выматывающий разговор с Миурой-сан, от которого и был звонок. Разговор и маленькое чудо в виде чашки кофе.
Как выяснилось, Ямагути Тэйтаро принадлежал к некой группе лиц, подозреваемых в похищении pecus. И вполне возможно (более того - даже вероятнее всего) он желал найти Тайрин именно с целью кому-нибудь перепродать. Но девочка этого знать не могла, и факт нападения оставался фактом.
Миура считал, что ей не место в школе... Следовало позвонить Джексону, разыграть эту карту, выбить возможность увезти Тайрин отсюда, обратно, в Нью-Йорк, где все будет тихо и спокойно. Тихо и спокойно настолько, насколько вообще может быть в ее обществе.
Они привыкли. К этим причудам, к неожиданным вопросам, к течению мыслей. Ее не хватало.
Наконец, они сказали, что приведут Тайрин; Мартин считал, что это надо было сделать с самого начала. Поговорив с ней, можно было поставить точку на этом деле с нападением, разложить все по полкам.
Минут через десять пришел ответ, что девочка выходить из медицинского блока, где сейчас пребывала в компании со своим больным другом, отказывается напрочь, и хочет, чтобы он пришел туда сам. Очень на нее похоже.
Формулируя в голове вопросы, пропуская в сознании мысли на ее языке, он спускался вниз. В сопровождении Ито-сан, разумеется. Которого надо было убрать, потому как в обществе враждебно настроенного человека она точно говорить не станет.

- Ну, в общем, у него еще глаза такие. И они светятся.
На листе бумаги (на обратной стороне которого были буквы, написанные врачом) у непонятного коряво нарисованного существа появились два глаза. Существом был Маал Ийо.
Все то время, когда они с Мэттом не ели, они разговаривали. Было интересно, откуда взялся Мэтт, если у него не было родителей, почему он умеет ломать замки, кто ему оставил этот шрам на ноге, и как называются палки. И многое-многое-многое, так много вопросов, что в комнате тихо вообще никогда не было, хотя людям, кажется, все равно было не слышно. Люди - ужасно несовершенные существа. Впрочем, теперь эта человеческая несовершенность была двум акайрин на руку.
И когда Мэтт вспомнил про Маал Ийо, то его пришлось рисовать. Рисунок начинался, как ни странно, с зубов и комментария "ну, у него такие больши-и-и-ие зубы". А уже вокруг зубов рисовалось остальное чудовище, со всяческими комментариями и замечанием, что Маал Ийо не съел бы Ито, потому что он невкусный. В общем, это была в какой-то мере даже некая идиллия.
- И хвост, - Тайрин сосредоточенно пририсовала чудовищу хвост, поудобнее перехватив ручку, которую все равно держала несколько неправильно. - Вот.
А за дверью послышались шаги, и почувствовался незнакомый запах (к слову, на запах Маал Ийо он похож не был) - оба акайрин сразу навострили уши, а потом Тайрин решительно слезла с кровати и пошла смотреть, кто пришел, запретив Мэтту вставать. Нога у него все-таки еще болела, и девчонка внимательно следила за тем, чтобы он ее не беспокоил.
* * *
Приехал Мартин, и все будет хорошо. Он придет сюда,вытащит их с Мэттом отсюда, побьет всех врагов, и можно будет праздновать победу. И именно поэтому кицуне вернулась в комнату ужасно довольная и, несмотря на то, что Мэтт слышал все, что происходило за дверью, сообщила:
- Мартин приехал.